Познать женщину
Шрифт:
Была она худенькой, хрупкой, с тонкой, как рисовая бумага, кожей. Светлые глаза с длинными ресницами. Светлые, уже сильно тронутые сединой волосы падали на плечи. Почти всегда была она одета в гладкую белую блузку и белые брюки. Не имела обыкновения подкрашиваться и не носила никаких украшений, если не считать обручального кольца, надетого почему-то на мизинец правой руки. Ее детские пальчики всегда были холодными, летом и зимой, и Иоэль любил их прохладное прикосновение к его обнаженной спине. Любил прятать эти пальчики в своих широких грубоватых ладонях — словно отогревал замерзших птенцов. Порой ему казалось, что слух улавливает шелест бумаг через пространство трех разделявших их комнат, за тремя закрытыми дверями. Иногда она вставала, на какое-то время замирая у окна, из которого была видна лишь запущенная лужайка позади дома да высокий забор
Иоэль большую часть времени отсутствовал. Когда же выпадало ему ночевать дома, было у них заведено встречаться на кухне и пить вдвоем чай со льдом летом или какао зимой — перед тем как они отправят спать, каждый в свою комнату. Между Иврией и ним, так же как между нею и Нетой, существовал негласный уговор: в ее комнату не заходят без крайней необходимости. Здесь, по другую сторону кухни, в восточных «отрогах» их квартиры лежала ее территория. Всегда защищенная массивной коричневой дверью.
Спальню — с широкой двуспальной кроватью, комодом и двумя зеркалами — унаследовала Нета. Она развесила на стенах портреты любимых ею израильских поэтов: Альтермана, Леи Гольдберг, Штайнберга и Амира Гильбоа. На тумбочках по обеим сторонам кровати, на которой прежде спали ее родители, встали две вазы с высушенными колючками, собранными в конце лета на пустынном горном склоне рядом с больницей, до наших дней сохранившей название «Дом прокаженных». На полке у Неты лежали партитуры — она любила их читать. Хотя ни на каком музыкальном инструменте не играла.
Что же до Иоэля, то он обосновался в комнате, где провела детство его дочь. Там было маленькое окно; из него открывался вид на городской квартал, за которым издавна закрепилось имя Мошава Германит — Немецкая слобода, и на известную с евангельских времен гору Дурного Совета. Он не дал себе труда что-нибудь изменить в комнате. Тем более что подолгу бывал в отъезде. Около десятка кукол разных размеров стерегли его сон, когда ночевал он дома. Да еще большой цветной плакат, на котором спящий котенок прильнул к огромной, похожей на волка собаке; на морде пса застыло выражение величайшей ответственности, какое бывает обыкновенно у пожилых банкиров. Единственное новшество, введенное Иоэлем, состояло в том, что, вскрыв в углу комнаты плиточный пол и убрав восемь плиток, он установил там свой сейф и наглухо закрепил, залив бетоном. В этом сейфе держал он два пистолета разных систем, коллекцию подробных карт столиц и провинциальных городков, шесть заграничных паспортов и пять водительских удостоверений, пожелтевшую от времени английскую брошюру «Бангкок ночью», небольшую сумку с лекарствами первой необходимости, два парика, несколько комплектов туалетных и бритвенных принадлежностей, которыми он пользовался в поездках, разные головные уборы, складной зонт и плащ-дождевик, две пары накладных усов, писчую бумагу и фирменные конверты различных отелей и учреждений, калькулятор, маленький будильник, расписания самолетов и поездов, записные книжки с номерами телефонов, три последние цифры которых были проставлены в обратном порядке.
С тех пор как в доме были введены все эти новации, кухня стала местом общения для всех троих. Здесь происходили «встречи на высшем уровне». Главным образом по субботам. Гостиная, которую Иврия обставила мебелью спокойных тонов — в соответствии с иерусалимской модой начала шестидесятых годов, — служила в основном местом, где они смотрели телевизор. Когда Иоэль бывал дома, случалось, что в девять часов вечера все трое выходили из своих комнат, чтобы посмотреть программу новостей «Взгляд», а иногда еще и английскую драму из серии «Театральное кресло».
И только когда в гости приходили бабушки — а приходили они всегда вдвоем, — гостиная выступала в изначально предназначенной ей роли. Подавали чай, блюдо с фруктами, ели пирог, принесенный бабушками. Раз в несколько недель Иврия и Иоэль устраивали ужин в честь тещи и свекрови. Вкладом Иоэля обычно бывал салат с богатым набором овощей, нарезанных безукоризненно тонко и приправленных специями, — готовить его Иоэль научился еще в дни юности, в кибуце. Обсуждались новости, беседовали на разные темы. Излюбленной темой бабушек были литература и искусство. О делах семейных обычно не говорили.
Авигайль, мать Иврии, и Лиза, мать Иоэля, обе были женщинами стройными, элегантными, с прическами,
Другие гости бывали в доме крайне редко. У Неты, в силу обстоятельств, не имелось близких подруг. В свободное от школы время она ходила в городскую библиотеку. Или лежала в своей комнате и читала. До самой полуночи лежала и читала. Иногда она ходила с матерью в кино или театр. Бабушки брали ее с собой на концерты. Случалось, она в одиночестве шла собирать колючки на поляну за «Домом прокаженных». Или посещала вечера поэзии, литературные диспуты.
Иврия редко выходила из дому. Работа двигалась к концу и поглощала все ее время. Иоэль устроил так, что раз в неделю являлась женщина убрать квартиру, и этого было достаточно — в доме всегда царили чистота и порядок. Дважды в неделю Иврия отправлялась на автомобиле за покупками. Одежду они приобретали редко. Иоэль не имел обыкновения привозить из поездок набитые чемоданы, но дни рождения не забывал никогда, так же как и годовщину свадьбы, которая выпадала на первое марта. У него был наметанный глаз на качественные и недорогие вещи, благодаря чему — будь то в Париже, Нью-Йорке или Стокгольме — ему удавалось выбрать себе прекрасные свитера по вполне приемлемой цене, изысканные блузки — для дочки, белые брюки — для жены, шарф, пояс, косынку — для тещи или матери.
Случалось, после полудня знакомая Иврии заходила выпить чашечку кофе и побеседовать вполголоса. Иногда заглядывал сосед Итамар Виткин — «убедиться, есть ли тут признаки жизни» или «проверить, как поживает моя бывшая комната, где вечно царил беспорядок». И оставался, чтобы поговорить с Иврией о временах, когда Палестина была подмандатной территорией Великобритании. Вот уже несколько лет в доме не раздавалось громкого голоса. И отец, и мать, и дочь — все были достаточно чуткими, чтобы не мешать друг другу. Если уж разговаривали, то мягко и вежливо. И не вторгались на «чужую территорию». Собираясь по субботам на кухне, обсуждали предметы отвлеченные, интересующие всех троих: существует ли разумная жизнь на других планетах, возможно ли сохранение экологического равновесия без отказа от преимуществ технического прогресса. Подобные проблемы возбуждали в них живой интерес, но никогда они не перебивали друг друга. Порой коротко обговаривались и практические вопросы: покупка новой обуви к зиме, ремонт посудомоечной машины, стоимость разных систем отопления квартиры или замена аптечки на более современную. О музыке говорили редко — по причине расхождения вкусов. Политика, состояние Неты, работа, которую должна была завершить Иврия, так же как и дела Иоэля, никогда не упоминались.
Иоэль исчезал надолго, однако с педантичной точностью — насколько позволяли обстоятельства — извещал о времени своего возвращения. Подробностей никогда не сообщал, ограничиваясь упоминанием «заграницы». Исключая субботние трапезы, каждый член семьи ел отдельно, в удобное ему время. Соседи в квартале Тальбие, основываясь на каких-то слухах, пришли к выводу, что Иоэль связан по работе с иностранными инвесторами, и это объясняло все: чемодан и переброшенное через руку зимнее пальто в разгар лета, отъезды и возвращения под утро из аэропорта на такси. Его теща и мать верили — или делали вид, что верят, — будто Иоэль выполняет государственное задание, совершает за границей оборонные закупки. Обе они редко интересовались тем, где это он так простыл или откуда вернулся загорелым, поскольку давно усвоили: ответы будут уклончивыми, вроде: «В Европе» или «На солнце». Иврия знала, но подробности не вызывали в ней любопытства. Что понимала или о чем догадывалась Нета, сказать трудно.