Позолоченные латунные кости. Коварное бронзовое тщеславие
Шрифт:
– И обдумал возможность сменить замок на входной двери, – проворчал я укоризненно, чтобы заставить ее на секунду отнестись ко мне серьезно. – Это обеспечит мне немного покоя.
– Я уже отчаиваюсь увидеть, как ты становишься взрослым и ответственным.
– Я не взрослый и не ответственный. Это не входит в мою повестку дня.
– Тем не менее тебе нужно спуститься. В противном случае те люди выпьют все пиво и съедят все, что есть в кладовой.
– Вопиющая провокация против моей природной склонности к бережливости.
– Правильное слово – «скупость», но если ты предпочитаешь иллюзию
Я утратил форму из-за недостатка практики, и мне пришлось остановиться на том, чтобы вести себя гордо, поскольку я не позволил разочарованию побороть мой самоконтроль.
Свесив ноги с кровати, я уверенно встал на пол.
– Посмотри. Я уже иду. Самое время обойти меня на старте.
Умная Синдж поняла, что сейчас меня лучше не изводить. Может, получила личный совет от Покойника. Она смылась.
Спускаясь по лестнице, я увидел, как Дин выходит из кухни с закусками. Он шатался под весом провианта. Отсутствие на подносе кружек, тарелок, молока и сахара свидетельствовало о том, что это не первый его забег. Во мне взыграла естественная бережливость, о которой упоминала Синдж. Эта девушка надеялась, что так случится.
Из комнаты Покойника доносились приглушенные звуки беседы.
Я последовал за Дином, гадая, не совершил ли я безумной долгоиграющей ошибки, взяв в дом Синдж.
Комната Покойника от стены до стены была забита самыми разными личностями. Тут был и Плоскомордый Тарп, щеголяющий проседью, с дополнительным слоем мускулов вокруг диафрагмы. И брат Синдж Фунт Застенчивости, больше известный как Джон Растяжка, крикливо разодетый по последней моде крысюков. И еще был Ион Сальватор, имевший нахальный и цветущий вид. Какого черта он тут делает? Ищет сюжет для новой пьесы?
Сарж, один из старинных приспешников Морли, стоял поодаль, словно сбитый с толку.
Плеймет выглядел ужасно. Он потерял в весе сотню фунтов и осунулся, как человек, умирающий с голоду.
Были и другие персоны, переодетые – может, для того, чтобы их не опознали наблюдатели снаружи.
Белинда проделала похвальную работу, превратив себя в стройного, смазливого щеголя с темным мазком усов. Щеголь напоминал мне парнишку, сколотившего состояние в моем старом кабинете.
Генерал Уэстмен Туп смахивал на пьяницу, который забрел сюда незаметно, воспользовавшись открытой дверью. У него был смущенный вид. Он не был широко известен, но все здесь уже сталкивались с ним раньше. Никого это не волновало.
Были там и люди, которых я совсем не узнавал. Пришлось принять на веру то, что они нужны Покойнику.
Я высматривал особенного посетителя, рыжеволосого, и закончил поиски со счетом один-ноль.
Синдж увидела мою попытку и сказала:
– Я послала ей весточку. Может, она подойдет позже.
Ответить я не успел. Моя отсрочка от приветствий закончилась. Меня захлестнуло людское внимание.
– Старик, я едва тебя узнаю, так странно разодетого, и вообще, – сказал Плоскомордый.
Ион Сальватор пригладил остроконечную маленькую бородку, которая отличалась по цвету от его волос, и сказал, что мой модный лоск явно демонстрирует женское влияние.
Третья добрая душа упомянула, что я отращиваю брюшко и превращаюсь в горшок.
Кто-то еще сказал:
–
На что Плоскомордый ответил:
– Гаррет никогда не работал сверх того, что требуется, чтобы не помереть с голоду. Просто у него была полоса везения.
Он сказал это с оттенком зависти. Как и я, Тарп работал как можно меньше, но ему никогда не светила удача. Часто у него за плечами не было ничего, кроме рубашки.
Кто оставался тихим и мало двигался среди этих людей, так это Синдж и Плеймет.
Я хорошенько рассмотрел Плея – и был потрясен. Он не только потерял в весе, он сутулился так, что теперь был не выше меня. Казалось, он боролся с непрекращающейся болью.
«Так и есть. Если бы я сознавал, что с ним, я бы сделал для него что-нибудь уже давно. Не будь тебя здесь, эти люди никогда не пришли бы с визитом. Я и не подозревал о том, что происходит в их жизни. Если держаться позитивной ноты – я внушил мисс Контагью послать за лекарем, который работал с мистером Дотсом».
– Умно. Одним выстрелом двух зайцев.
«Вероятно, только одного. Рак Плеймета, по всей видимости, прогрессирует».
Больше я ничего не смог сказать вслух.
Я пожимал руки, хлопал по спинам, обнимался. Спросил Иона Сальватора, где его женщина-акула.
– Не думаю, что она приглашена, – ответил он, удивив меня.
– Но ты все равно пришел?
– Теперь я совершаю подобные поступки. Ты увидишь, что я более независим, чем Прилипала, которого ты помнишь.
Его называли Прилипалой, потому что он плыл в кильватерной струе своей подружки Торнады, не проявляя никакой индивидуальности.
– И все-таки я ожидаю, что она появится. Она позаботится о том, чтобы отсутствие приглашения стало случайным недосмотром.
Я посмотрел на Синдж. Она эффективно работала над тем, чтобы наши гости дружески общались. Даже предубежденные были не в силах относиться к ней всего лишь как к представительнице крысиного народца.
Ни переодетая Белинда, ни генерал Туп не делали пока никаких дружеских жестов. Кроме короткой беседы с Джоном Растяжкой, они ни с кем больше не говорили.
Чем больше я смотрел вокруг, тем больше казалась толпа. Я продолжал замечать тех, кого совсем не знал. Увидел, как товарищи Джона Растяжки помогают Дину с закусками. Увидел людей, которых знал, но никак не ожидал встретить на вечеринке «Давайте посмотрим, что будем делать», сосредоточенной на Морли Дотсе.
Кабинет Синдж тоже был открыт для толпы. Люди дрейфовали туда-сюда в поисках общения.
Было объявлено, что к самому Морли вход воспрещен. Трое худших сорвиголов Джона Растяжки получили разрешение врезать тем, кто не поймет намека.
Из этого правила были исключения – один на один и под пристальным наблюдением. Сарж. Плоскомордый. Белинда. Я.
Как только я перестал привлекать сборище, Белинда и генерал подплыли ближе.
Туп пожал мне руку, сказал, что я хорошо выгляжу, потом заметил, как это замечательно, что я снова проявляю гражданскую активность. Я сохранил бесстрастное выражение лица и не спросил, с чего он решил, что я вообще когда-то демонстрировал чувство гражданской неполноценности.