Позорная история Америки. «Грязное белье» США

Вершинин Лев Рэмович

Сразу по прибытии на театр военных действий, Андерхилл фактически отстранил не посмевшего возражать Кифта от командования и, не обращая внимания на отряды противника, принялся методично опустошать земли племен, так или иначе участвовавших в войне или хотя бы сочувствовавших Пачаму. Сперва мелких, потом более сильных, ставя перед собой задачу не столько уничтожать людей, сколько уничтожать посевы и продовольствие, которое отправлял в голодающий Новый Амстердам. Манхэттен был зачищен быстро, затем пришла очередь Лонг-Айленда, обитатели которого, даже при том, что их воины, покинув Пачама, пришли на выручку, ничего противопоставить мушкетам и стали не смогли. В итоге Лонг-Айленд был полностью избавлен от населения, причем большую часть пленных голландцы демонстративно, под музыку и фейерверки, казнили на страх всем, кто не сложит оружия, а капитан, успокоив острова, переправился на материк, где атаковал поселки, используя «пекотский» опыт и не щадя никого. Это, безусловно, было очень жестоко, но зато и максимально эффективно: уяснив, что остаются без припасов на зиму, и видя, что белые не оставляют в живых никого, индейцы теряли боевой дух, все чаще задумываясь о мире, но Андерхилл требовал не переговоров, а полной капитуляции на условиях нанимателя. Что, в конце концов, и произошло: в 1645-м Пачам сгинул невесть куда, а изрядно поредевшие племена запросили мира, изъявив готовность платить дань голландцам.

Итак, Новый Амстердам был спасен, но карьера Кифта

покатилась под откос: колония была разорена, даже богатые после выплаты «военного» налога стали бедными, и более того, на уплату жалованья наемникам ушли все запасы пушнины, собранные для Компании. Директора ненавидели, в Голландию одна за другой шли жалобы и требования отдать Кифта под суд за самоуправство и (что куда страшнее) казнокрадство, благо Роозевелт, который уезжать никуда не собирался, восстанавливая свою репутацию в общине, многое на эту тему рассказал, а защищать виновника убытков в Гааге никто не собирался. И летом 1648 года глава колонии стал «врио директора» с очень узкими полномочиями. А спустя год, по прибытии сменщика, отбыл в Голландию, имея все основания не ждать от встречи с Родиной ничего хорошего, вплоть до тюрьмы, а то и плахи, однако до Европы так и не добрался: по ошибке капитана его корабль сел на рифы у берегов Уэльса; большинство пассажиров, в том числе и пастор Нового Амстердама, намеревавшийся выступать обвинителем в суде над Кифтом, погибло, но среди 21 спасшегося оказались два ассистента экс-директора, позже заявившие, что «перед смертью минеер Кифт признал административные ошибки». Кому достались сундуки мертвеца, не знаю, Новый же Амстердам, как известно, вскоре перешел под власть Англии и стал Нью-Йорком, — уже не точкой на карте крохотного Манхэттена, а полноценным городом, имеющим полную возможность принимать новых граждан на уютных, но безлюдных островах и даже кусочке побережья.

Глава 16

Филиппок

Ну что ж. Продолжаем разговор, медленно-медленно продвигаясь вслед за фронтиром…

Никто не хотел умирать

Войны не хотел никто. Война была неизбежна. Число белых увеличивалось слишком быстро, они передвигали фронтир, строили города, — а это уже било по интересам даже самых лояльных племен. Не менее раздражала активность пуританских миссионеров, уводивших неофитов в особые «города молитвы», ослабляя и без того слабеющие племена. А белым было плевать. После отжима Нового Амстердама у минееров они замкнули на себя «особые отношения» голландцев с Лигой ирокезов, выигравшей первый этап «бобровых войн», и союз, тем более равноправный с ранее «добрыми друзьями». А вот земля была нужна. Очень нужна. Аж до «земельной лихорадки», как назвал эпидемию хвори, охватившую колонии, почтенный Роджер Уильямс, основатель Провиденса в Род-Айленде, изгнанный из Массачусетса за призыв обходиться с индейцами по справедливости, — и старому Массасойту, сашему вампаноагов, без которых первые «белые братья» хрен выжили бы, все это было понятно. Его племя обитало впритык к землям белых, и к его родовым угодьям их руки тянулись в первую очередь, но противиться этому он, некогда научивший плимутских поселенцев правильно сеять маис и табак, не мог. Ни словом, ибо его не слушали, ни, помня о судьбе пекотов, делом. Поэтому и отступал все дальше в леса, безропотно ставя закорючки под все новыми актами о продаже участков земли, а утешая себя тем, что товары, полученные взамен, все-таки очень полезны. И эту же покорную линию поведения завещал сыновьям, старшему, Вамсутте, ставшему сашемом, и Метакому, лет 30 от роду, перед смертью, в январе 1661 года, велев ехать в Плимут и заручиться поддержкой поселенцев. Что они и сделали, произведя на белых приятное впечатление и, судя по всему, крестившись, вернулись домой уже Александром и Филиппом, в статусе «королей» и «друзей Англии».

Вместе с тем что-то, видимо, плимутцам не понравилось. Всего год спустя в Плимуте заподозрили братьев в чем-то нехорошем, после чего отряд мушкетеров, явившись в Монтауп, «столицу» вампаноагов, арестовали Александра и увезли его в город белых. Там он, правда, блестяще оправдал себя, убедив совет и народ города в своей непреходящей дружбе, и получил разрешение ехать домой, но в путь тронулся уже тяжелобольным и по дороге скончался при крайне смутных обстоятельствах, а лекари, осмотревшие тело, предположили, что вождя могли отравить. Так это было или не так, уже никто не скажет, но племя, давно не считавшее англичан друзьями, поверив, заговорило о мести, и могло пролиться немало крови, не успокой сородичей Метаком, ставший отныне единственным «королем» вампаноагов. Он явно намерен был продолжать политику отца и в следующие девять лет держал курс на мир с Плимутом и другими колониями пуритан, уже объединившимися в Конфедерацию Новой Англии, по первому требованию уступая приглянувшиеся соседям участки. И так аж до момента, когда вопрос зашел о земле под городок Суонси, который белые собирались строить в самом сердце территории племени, и согласии с запретом на продажу земли кому угодно, кроме Плимута. Терпеть и дальше, тем паче при полном понимании той аксиомы, что белые не остановятся, было невозможно, и «король Филипп» — об этом практически ничего не известно, но логика событий говорит, что «да» — начал понемногу наводить контакты с вождями соседних племен, обеспокоенных не меньше. А то и больше, ибо если с вампаноагами, помня былое вась-вась, белые еще как-то церемонились, но всех прочих вообще уже за людей не считали.

Обсуждения тянулись медленно, муторно, год за годом. Все понимали, чем может кончиться война с белыми (только на юге Новой Англии их уже было 35 000, тогда как тех же вампаноагов вдесятеро меньше). Все сознавали, что рассчитывать на какой-то успех можно только в том случае, если выступить вместе. И все отдавали себе отчет в том, что война, если все же начнется, должна идти на уничтожение, чтобы выжившие «белые братья» сами бежали прочь. Такие решения с кондачка не принимаются; сашемы нипнуков, покумнуков и наррангасетов, в общем, склоняясь к решению о войне, продолжали размышлять, а тем временем кое-что (сеть информаторов и лазутчиков была развита) дошло и до англичан. Метакома вызывали на ковер в Плимут, он отнекивался, клялся в лояльности, его, — поскольку доказательств не было, — отпускали, затем вызывали снова. И наконец, летом 1671 года под прямым нажимом соседей Метком подписал с плимутцами Таутонский договор, обязавшись платить ежегодную «дань верности» — 100 фунтов, а кроме того, разоружить своих воинов и сдать в арсенал Плимута все мушкеты, купленные не у англичан. А поскольку оружие «король» сдавать не спешил, мотивируя тем, что воины не хотят и заставить их невозможно, 29 сентября, опять в Таутоне, ему пришлось подписать еще один договор, на сей раз признав себя «младшим братом губернатора и вассалом короля Англии». То есть, по сути, присягу на верность и согласие на смертную казнь в случае измены.

Двадцать второго июня, ровно в четыре часа

Правда, нюансы англосаксонского правосудия Метакома, полагавшего что «Ваш губернатор — всего лишь обычный человек. Я буду говорить только с моим братом, королем Карлом Английским. Когда он прибудет, тогда и поговорим», волновали мало. Куда тревожнее было, что подозрения белых перерастали

в уверенность, поскольку невнятные слухи начали подтверждать и люди, которым в Плимуте доверяли. В частности, крещеный вампаноаг Джон Сассамон, выучившийся на пастора и ставший «почти англичанином», некоторое время служивший секретарем и толмачом при «короле Филиппе», доносил о встречах вождя с коллегами и длительных переговорах без свидетелей, настаивая на том, что мятеж вот-вот начнется, прося дать ему охрану, поскольку «язычники» его собираются убить. А поскольку в Плимуте выкреста считали «человеком своим, сметливым, хитрым и надежным», к его мнению прислушивались. И когда однажды утром тело Сассамона нашли в проруби, за дело взялись всерьез, под пыткой выбив из местных индейцев показания на трех вампаноагов из охраны Метакома. Их разыскали, арестовали, судили и 8 июня повесили, на чем бы и делу конец, но один из смертников, упав с виселицы, — лопнула веревка, — решил, что умирать плохо, и заявил, что расскажет правду в обмен на то, что не повесят. Ему обещали, он признался в убийстве, заявив, что мокруху замутили по приказу шефа. После чего, — слово нужно держать! — был расстрелян, а Метаком, — известие до Маунтхопа дошло быстро, — немедленно приказал эвакуировать женщин с детьми на другой берег Наррангасетского залива и созвал воинов для совета, призвав «подданных» к войне и получив от них восторженное одобрение.

Такого в Плимуте все-таки не ожидали, в связи с чем попытались решить дело миром. Губернатор Уинслоу прислал письмо, уверяя в вечной дружбе и предлагая в посредники Джона Истона, вице-губернатора Род-Айленда, слывшего «другом индейцев», но остановить события или хотя бы притормозить их теперь, когда воины, откопав топор войны, рассеялись по местности, уже не предствлялось возможным: 18 июня несколько вампаноагов, ворвавшись в Суонси, принялись грабить дома. Затем индейцы отошли, но на следующий день вернулись и продолжили грабежи. Жители попытались организовать оборону, послали в Плимут гонца, а на рассвете 22 июня, наконец, пролилась кровь: некий юноша застрелил одного из вновь появившихся воинов. И всё. 23 июня индейцы снова атаковали Суонси, уже в полной боевой раскраске. Погибло одиннадцать человек, в том числе и тот самый парнишка. Но из Плимута уже шло ополчение, разоряя по пути поселки вампаноагов, и Метаком, сознавая, что прямого столкновения с наличными силами не выдержит, приказав воинам отходить на восток, в болота, сумел сперва оторваться, а затем, сделав хитрый маневр, и заманить в засаду отряд капитана Бена Чёрча. Плимутцы, как писал позже сам капитан, «уцелели лишь волею милостивого Господа, чудом отыскав несколько лодок». И вот теперь, когда ни «королю», ни белым пути назад не было, все пошло в полную силу.

Используя небольшой запас времени, пока отряды белого ополчения из Плимута и Массачусетса стягивались к Суонси, Метаком развернул малую войну, атаковав крохотные фронтирные городки. В начале июля сгорели Таутон, Рехобот, Миддлборо, Дартмут, из жителей выжили только особо удачливые, уцелевшие бежали кто куда, но их перехватывали на тропах и убивали. Очередная попытка Чёрча прочесать болота, как и первая, провалилась: перехватив индейцев и навязав им бой, белые проиграли рукопашную и бежали, бросив семь или восемь «двухсотых», потери по тем временам очень большие, а воины Метакома исчезли бесследно, словно растворившись в воздухе; как указал Чёрч в отчете, «биться с ними невозможно, это все равно что драться с диким зверем в его логове, теперь я не жду добра». И правильно, что не ждал. Теперь, когда сила была предъявлена, к вампаноагам присоединились племена, с вождями которых много лет вел переговоры Метаком. Поднялись покамтуки, нипмуки, массачусеты, абенаки, пришли воины из нейтральных племен, в том числе и связанных договором с белыми, «королевская армия», — всего три сотни бойцов, — начала расти, Метакома видели везде одновременно, и в Массачусетсе, и в Коннектикуте, так что командование ополченцев не знало, куда разворачиваться. Фронтир горел, да уже и не только фронтир: индейские воины начали глубокие рейды на «белые» территории, пали укрепленные Брекфилд и Дорчестер, южнее Норфилда, попав в засаду потерпел поражение, потеряв более половины (27 человек) личного состава отряд капитана Бэра. А затем пришла осень, и ничего хорошего не случилось: инициатива по-прежнему была за Метакомом: начались набеги на Дирфилд и Хэдли, и горожане бежали, бросив все пожитки.

Вместе весело шагать по просторам

А затем, при попытке вывезти из Хэдли зерно, у Блуди-Брук основные силы мятежников — около 700 воинов — наголову разбили большой, почти в сотню стволов, отряд капитана Томаса Лотропа, и спешно брошенная на выручку подмога смогла спасти только семерых раненых солдат. После этого англичан на севере Коннектикута почти не осталось, и воины «короля», развернувшись на юг, разорили Хатфилд, Спрингфилд, Уэстфилд и Нортгемптон, жители которых едва успели укрыться в укрепленных фортах. Короче говоря, к концу октября «белая» Америка была в панике, зато Метаком уверился в своих силах настолько, что вывез ее из надежного убежища в подготовленный к зиме лагерь близ Хусика, на рубеже Массачусетса и Нью-Йорка. У него были все основания для оптимизма: «армия» неуклонно росла, кроме союзников, появлялись и воины заклятых врагов, могикан и ирокезов-мохавков, традиционных английских клиентов. В такой ситуации, конечно, был и минус, — громадное по меркам места и времени войско в 2000 бойцов требовало много припасов, а припасов было мало, а впереди маячила зима, но пока что, теплым октябрем, об этом не думалось. Думалось только о победе, которая казалась неизбежной, и на то имелись все основания: в ноябре на стороне короля наконец-то выступили могущественные наррангасеты, до тех пор державшие паузу, разве что позволяя семьям вампанаогов прятаться в своей хорошо укрепленной крепостце в болотах Род-Айленда.

Учитывая авторитет наррангасетов, на равных воевавших даже с ирокезами, это событие могло дать старт к всеобщему восстанию, чреватому, в самом деле, падением всех колоний и бегством на корабли. Поэтому власти Плимута, не медля ни дня, послали в землю наррангасетов армию не просто большую, но вообще невиданную, — 1000 солдат и несколько сотен союзных могикан. И 19 декабря, после отказа сашема Канончета «опозорить свою голову» выдачей женщин и детей, белые пошли на штурм форта, укрепленного гораздо лучше, чем обычные поселки краснокожих. По итогам, конечно, победили, но ценой, которую не привыкли платить: убив около 100 воинов и с тысячу женщин и детей, сами они «короля», как предполагалось, не изловили (его просто там не было), зато потеряли 70 человек убитыми на месте. Плюс около 150 ранеными, из которых по пути назад умерли около половины. Плюс огромные запасы продовольствия, хранившиеся в амбарах крепости, сгорели дотла, да к тому же еще и сашем Канончет, прорвав окружение, увел в поле полтысячи бойцов, которым теперь было за что и кому мстить. А сам «король» тем временем вел вампаноагов на запад, в землю мохавков, надеясь зазимовать там и за зимовку убедить ирокезских вождей, что когда-нибудь белые возьмутся и за них. И надо сказать, гостя, овеянного славой, не отказались выслушать, в связи с чем Эдмунд Андрос, губернатор Нью-Йорка, лично помчался в зимовья мохавков умолять сашемов не слушать доводы мятежника. По сути, эта миссия решала, быть Новой Англии или не быть: ирокезы очень плотно и выгодно сотрудничали с англичанами, но их сашемы тоже видели, что происходит, правильно понимали обстановку и не могли не задумываться о будущем, а позиция Лиги в то время — до XVIII века было еще далеко — решала всё.