Прах и безмолвие
Шрифт:
— Она толкнула его в бок. Наверное, подразумевалось, что это был легкий дружеский тычок, но Паско в этот момент показалось, будто его ребра вогнулись внутрь грудной клетки, и теперь он мог запросто влезть в пиджак сорок шестого размера вместо пятьдесят второго.
— Так вот как ты обо мне думаешь, да? Я, по-твоему, читаю нравоучения? Что ж, может быть, но это не главное для меня, Пит. Главное — сама пьеса, а чему она учит — это уж потом. Все начиналось с самого действа, это оно — истоки, корни современного европейского театра…
— А я думал, греки… — перебил ее Паско с глупым видом.
— Это тоже, но их театр умер и возродиться ему пришлось уже в нашем обществе, с нашей психологией, в наших климатических условиях, с нашими богами, и мы можем возродить традиции гораздо более ранние, чем известная
— Ты говоришь так, будто ты… родилась в Европе, — осторожно заметил Паско.
— Цто вы говорите, господина? — поддразнила его Чанг. — Не позволяй раскосым глазам обмануть тебя, мой мальчик. Мой папочка привез мою мамочку из Малайи к себе в Англию. И особа, которую ты перед собой видишь, выросла, ты не поверишь, в Бирмингеме!
Она радостно рассмеялась сему невероятному обстоятельству. Почему в это трудно было поверить, Паско не знал, но тоже невольно рассмеялся.
Они прошли мимо места, где он оставил машину, и уже подходили к соборной площади, когда Паско неожиданно остановился и сказал:
— Дальше я не пойду. Ты можешь отвергнуть своего каноника и без моей моральной поддержки.
— Ага, если мне понадобится помощь полиции, я свистну в мой свисток, — сказала Чанг, — но не уходи. Зайди со мной в собор, я хочу тебе кое-что показать.
И снова какая-то сила повлекла его вперед. На этот раз с холодного зимнего воздуха он попал в еще более холодную, неподвластную смене времен года атмосферу огромной церкви. Она была пуста, лишь две фигуры, как надеялся Паско — человеческие, скользили по боковому приделу. Агностицизм Паско не был зашитой от принижающей мыслящее существо власти этих гулких сводов, но пламя, горящее в Чанг, оказалось достаточно ярким, чтобы соперничать на равных со всем, что в них притаилось. Она подвела его к хорам и заставила нагнуться, чтобы посмотреть на резьбу под ними. Это были Деревянные фигурки, расположенные по одной или объединенные в маленькие группы, строго по роду занятий, будь то ремесло или вид искусства. Были здесь и кожевенники, и лудильщики, и пастухи, и охотники. Были люди, играющие на свирелях и маленьких барабанах, на шомах [13] и цистрах; [14] были там и танцоры, и игроки в кости, и акробаты, и мимы.
13
Шом — средневековый музыкальный инструмент типа гобоя.
14
Цистра — струнный средневековый музыкальный инструмент.
— Человек, который все это вырезал, знал этих людей, видел их и понимал, что их присутствие здесь так же важно, необходимо и вечно, как присутствие всего остального. Я не собираюсь делать занудный экскурс в историю; я хочу внедриться в ту историческую среду. А теперь пойдем в часовню Плини, там тоже есть кое-что.
Но, когда они подошли к часовне, оказалось, что в ней кто-то молился. Часовня была названа в честь сэра Уильяма де Плини, чья гробница там находилась. Гробницу венчала бронзовая скульптурная группа, изображавшая в натуральную величину сэра Плини с супругой и маленькой собачкой у их ног. Эта крошечная часовня стояла чуть в стороне от собора и предназначалась для молитв, творимых в одиночестве. У подножия гробницы, склонив голову, неподвижно застыла какая-то женщина. Паско задержался у входа, но Чанг решительно прошла внутрь. На секунду ему показалось, что это было проявлением полнейшей бесчувственности, но, когда она заговорила, оказалось, что все как раз наоборот.
— Миссис Хорнкасл, вы в порядке?
Он не узнал женщину, пока она не подняла голову. Но, увидев ее лицо в то короткое мгновение, когда она еще не успела придать ему любезное выражение и улыбнуться, Паско понял, что Чанг не зря обеспокоилась.
— Как вы поживаете, мисс Чанг? — проговорила жена каноника.
— Я-то отлично. Вы мне не ответили, как вы?
— О, не беспокойтесь. У меня все хорошо. Правда.
— Мне показалось, вы расстроены, — оставив светские условности, призналась Чанг.
— Да? Ну, может быть. Но это глупости. Вы будете смеяться
— Собачки?
— Да. — Жена каноника положила руку на голову маленькой бронзовой собачки и погладила ее. — У меня была собачка, очень похожая на эту. Маленький терьер. Я его звала Сэнди. Он действовал на нервы Юстису. Ну да, он иногда бывал непослушным. А когда хотел погулять, то прыгал вокруг меня и лизал мне лицо, а потом бежал к двери и подпрыгивал до самой ручки, как будто хотел открыть дверь. Иногда он царапал краску, и Юстис просто приходил в бешенство. Но это же была всего лишь краска, правда?
— Я тоже так думаю, — серьезно ответила Чанг. — А что случилось с Сэнди?
— Он погиб. Он каким-то образом оказался на улице, выскочил на проезжую часть, и его сбила машина. Мне советовали завести другую собаку, но Юстис сказал, что глупо из-за бессловесной твари рисковать снова, пережить подобные огорчения. Поэтому я больше и не завела себе собаку. Я не раз обращала внимание на то, что собачка Плини очень похожа на Сэнди, во всяком случае, мне так казалось, но Юстис говорит, что я выдумываю и никакого сходства между ними нет. Но они правда похожи.
Внезапно она рассмеялась и спросила:
— У вас бывают сны, мисс Чанг?
— Вы имеете в виду честолюбивные мечты?
— О нет. С ними я рассталась давным-давно. Нет, просто сны. Они всем снятся. И ничего не значат. Так вот, мне снился один сон, только я видела его уже два или три раза, а это что-то значит, не правда ли? Мне снилось, что я проснулась, но не могу шевельнуться и через некоторое время понимаю, что я бронзовая, как леди де Плини, что я лежу на гробнице, рядом с бронзовым Юстисом. И, хоть я и бронзовая, мне страшно холодно, так холодно, что меня бьет дрожь, и я хотела закричать в ужасе, но не могла, потому что была бронзовой. А потом я вдруг почувствовала движение около моих ног, потом выше, выше, пока не ощутила что-то теплое и мокрое на лице, и тогда поняла, что это меня лижет собачка. Постепенно тепло от ее языка разливалось по всему моему телу, пока наконец я не обрела способность двигаться. Каких мук стоили мне эти первые движения! Я была как старуха, страдающая артритом, беспомощная, с трудом передвигающаяся. Я огляделась и снова пала духом, мои слабые силы покинули меня. Я была в гробнице, а не просто на ней. Меня окружали толстые стены, по которым сочилась вода, совершенно глухие, если не считать огромной железной двери. На двери была ручка, но, даже когда я доползла до двери и всей своей тяжестью навалилась на эту ручку, она не подалась ни на йоту. В полном отчаянии я подумала, что теперь мне не остается ничего иного, как снова добраться до своего ложа и лечь рядом с Юстисом, на этот раз навсегда. Но, когда я отступила от двери, собачка подбежала ко мне и стала прыгать до самой ручки, совсем как Сэнди, когда хотел погулять. Конечно, дома он никогда не мог допрыгнуть до нее. А если бы и смог, то все равно не открыл бы дверь. И вот я стояла рядом со своим бронзовым мужем и смотрела, как собачка прыгает все выше и выше, но все ее усилия напрасны. И мне стало жальче собачку, чем себя. Поэтому я решила дойти еще раз до двери и сделать еще одну попытку. И в этот момент пес подпрыгнул так высоко, что сумел схватить ручку зубами. Он висел на ней, царапая лапами дверь, и это выглядело так трогательно, что я едва не расплакалась. Тут дверь начала понемногу открываться. Я глазам своим не верила. Песик изо всех сил тянул зубами ручку, и она опускалась все ниже и ниже. Потом раздался громкий скрежет, и дверь медленно распахнулась. А за ней я увидела залитую солнцем лужайку и услышала пение птиц. А Сэнди сорвался с места, выбежал на травку и стоял там на солнышке, тявкая, словно подзывал меня к себе… Вот видите, какие глупости я вижу во сне, мисс Чанг. Такое только дуре и может присниться.
Она произнесла это веселым тоном, стараясь показать, что сама посмеивается над собой и своими глупостями, но Чанг не стала ей подыгрывать.
— Нет-нет, миссис Хорнкасл, — сказала она, — в этом нет ничего глупого. Совсем ничего.
Она обняла женщину за плечи, а Паско, который, по мере того как миссис Хорнкасл рассказывала свой сон, отступал все дальше и дальше назад, повернулся и поспешил вон из мрачного собора. Оказавшись на свежем морозном воздухе, он почувствовал совершенно необъяснимое облегчение.