Прах к праху
Шрифт:
– Не помню. То, что обычно.
– А потом?
– Я поехала домой. Что-то поела. Смотрела по телевизору фильм. Легла спать.
– А, отлично. Какой фильм? В котором часу вы его смотрели? Когда она начался? Когда закончился?
Она нахмурилась.
– Кажется, после новостей.
– Каких новостей? На каком канале?
– Черт, я не помню.
– Кто играл?
– Титры я не видела. Никого из известных там… Нет, кажется, в нем играл кто-то из Редгрейвов, из младших. И то не наверняка.
– О чем фильм?
– Что-то
– Как он назывался?
– Не помню.
– Вы смотрели фильм и не помните его названия, сюжета, имен актеров? – уточнил Линли.
– Да, так.
– Поразительно.
Она ощетинилась в ответ на его тон и двойное его значение – изначального превосходства и снисходительного понимания.
– А что? Я должна была помнить? В чем вообще дело?
Линли кивком разрешил официанту забрать его тарелку. Барбара отправила в рот последнюю вилку норовистых тальятелле и тоже подала знак официанту. Тот начал готовить стол для основных блюд, добавляя приборов.
– В алиби, – ответил Линли. – У кого оно есть, а у кого – нет.
Прибыли основные блюда, и Линли вооружился ножом и вилкой. Но Барбара даже не взглянула на свою тарелку, продолжая спор и не обращая внимания на поднимавшийся от тарелки ароматный пар.
– Вы просто спятили, инспектор, и знаете это. Нам не нужно проверять ничье алиби. У нас есть мальчишка.
– Он меня не убедил.
– Тогда давайте доберемся до истины. Джимми признался. Оттолкнемся от этого.
– Признание неполное, – напомнил ей Линли.
– Давайте получим полное. Снова возьмем этого юного хулигана, привезем в Ярд, допросим как следует, надавим и будем давить, пока он не расскажет всю историю от начала и до конца.
Линли принялся за еду. Он ел, пил, Барбара ждала. Она знала, что он перебирает факты и лица, и пока не имело смысла спорить с ним дальше. Тем не менее, она не смогла удержаться, чтобы не добавить со всем спокойствием, какое допускала сила чувств, вызываемая этим делом:
– Он был там, в Кенте. У нас есть волокна, следы и моторное масло, Мы взяли у него отпечатки и отправили их Ардери. Нам осталось узнать только марку сигареты.
– И правду, – сказал Линли.
– Господи боже, инспектор! Что вам еще требуется?
Линли кивнул на ее тарелку.
– Еда остынет.
Барбара на нее посмотрела: какая-то дичь в каком-то соусе. Она ткнула вилкой в мясо, гадая, что это такое она заказала.
– Утка, – сказал Линли, словно читая ее мысли. – В абрикосовом соусе.
– Хоть не курица.
– Определенно, нет. – Он занялся едой. До них доносились разговоры других посетителей ресторана. Бесшумно скользили официанты, останавливаясь, чтобы зажечь свечи по мере того, как сгущались сумерки. – Я бы перевел, – сказал он.
–Что?
– Меню. Вам нужно было только попросить. Барбара отрезала кусочек утки. Непривычная
еда. Мясо какое-то темное.
– Мне нравится испытывать судьбу.
– Даже
– Так интереснее. Острота жизни и все такое. Словом, вы понимаете.
– Но только в ресторанах, – отозвался Линли.
– Что?
– Испытывать судьбу. Рисковать. Руководствоваться интуицией.
Она положила вилку.
– Значит, я сержант Зануда. Допустим, но кто-то же должен иногда судить здраво.
– Не могу не согласиться.
– Тогда почему вы отбрасываете Джимми Купера? Что, черт побери, не так с Джимми Купером?
Он снова углубился в еду. Допил вино, взглядом заставил официанта подскочить к столу, наполнить бокал и исчезнуть. Барбаре было ясно, что Линли тянет время, обдумывая следующие шаги. Она приучила себя держать язык за зубами, знать свое место и принимать то, что считает он. Когда же Линли заговорил, она с трудом заставила себя поверить, что действительно победила.
– Доставьте его в Ярд завтра к десяти утра, – сказал Линли. – И чтобы с ним обязательно был адвокат.
– Да, сэр.
– И передайте в пресс-службу, что мы вызываем того же шестнадцатилетнего подростка для повторной беседы.
У Барбары отвисла челюсть. Она резко закрыла рот.
– Пресс-служба? Но они же сообщат об этом нашим неугомонным журналистам…
– Да, верно, – задумчиво произнес Линли.
– Где его ботинки? – был первый вопрос Джинни Купер, когда мистер Фрискин привез Джимми домой.
Она задала этот вопрос визгливым, требовательным голосом, потому что с того момента, как детективы из Скотленд-Ярда увезли ее сына, внутри у нее все сдвинулось и что-то стало твориться со слухом, так что она больше не слышала себя со стороны.
Единственным полезным действием, предпринятым ею в первые же пятнадцать минут после отъезда Джимми, был звонок единственному человеку из всех, кого она знала, который мог ей сейчас помочь. И хотя ей совершенно не хотелось этого делать, потому что за последние шесть лет, когда Мириам Уайтлоу снова вошла в жизнь Кенни, эта женщина стала для нее источником всех страданий, только она одна, как это думала Джинни, могла в половине шестого воскресным вечером раздобыть из ниоткуда адвоката. Оставалось лишь надеяться, что Мириам Уайтлоу захочет сделать это для Джимми.
И она это сделала. И теперь адвокат стоял перед ней, за спиной Джимми и чуть левее, и она снова спросила:
– Где его ботинки? Что они сделали с его ботинками?
В правой руке ее сына болтался пластиковый пакет, но, судя по форме пакета, «Мартенсов» в нем не было.
Мистер Фрискин, которого она воображала мужчиной средних лет, сутулым, в угольно-черном костюме и лысым и который оказался молодым и стройным, с ярким цветастым галстуком, сбившимся набок, в голубой рубашке и с гривой темных волос, ниспадавшей до плеч, как у героя любовного романа, ответил за ее сына, но не на заданный его вопрос.