Прах к праху
Шрифт:
– Тебе ведь, правда, он нужен, да? – Она закончила свои поиски, победно выпрямившись тоже со спортивным костюмом в руках, таким же темно-синим, только оживленным белыми полосками. – Я повсюду их вижу.
– Спортивные костюмы?
– Бегунов. Поддерживают форму. В Гайд-парке. В Кенсингтонском парке. На набережной Виктории. Пора и нам к ним присоединиться. Разве не чудесно будет?
– Бегать трусцой?
– Ну кончено. Бегать трусцой. Это именно то, что надо. Порция свежего воздуха после рабочего дня в помещении.
– Ты предлагаешь нам заниматься этим после работы? Вечером?
– Или
– Ты предлагаешь бегать на заре?
– Или в обед, или во время дневного чая. Вместо обеда. Вместо дневного чая. Мы не молодеем, и уже пора начать сражаться со средним возрастом.
– Тебе тридцать три, Хелен.
–И я обречена превратиться в груду дряблых мышц, если немедленно не предприму решительных мер. – Она вернулась к пакетам. – Здесь и кроссовки. Где-то тут. Я точно не помнила твоего размера, но ты всегда можешь их вернуть. Да где же они… А! Вот. – Она достала их с видом триумфатора. – Еще рано, и мы можем спокойно переодеться и быстренько обежать площадь несколько раз. Как раз то, что нужно для подготовки к… – Она подняла голову, внезапно озадаченная какой-то мыслью. Похоже, Хелен впервые заметила одежду Линли. Смокинг, галстук-бабочку, начищенные до блеска туфли. —Господи. Сегодня вечером. Мы идем… Сегодня вечером… – Она покраснела и торопливо продолжала: – Томми. Дорогой. Мы куда-то идем, да?
– Ты забыла.
– Вовсе нет. Дело в том, что я не ела. Я ничего не ела.
– Ничего? Ты не нашла чем подкрепиться где-нибудь между лабораторией Саймона, «Хэрродсом» и Онслоу-сквер? Что-то с трудом верится.
–Я выпила только чашку чая. – Когда же он скептически поднял бровь, Хелен добавила: – Ой, ладно. Ну, может, одно или два пирожных в «Хэрродсе». Но это были крошечные эклеры, и ты знаешь, какие они. В них же ничего нет.
– Мне помнится, их наполняют… Как это называется? Заварной крем? Взбитые сливки?
– Одна капля, – заявила Хелен. – Жалкая чайная ложка. Это не считается, и уж конечно, это не еда. Честно говоря, мне повезло, что к этому моменту я еще числюсь среди живых, продержавшись с утра до вечера на такой малости.
– Придется этому помочь. Ее лицо прояснилось.
– Значит, это ужин. Отлично. Я так и думала. И в каком-то чудесном месте, потому что ты нацепил этот кошмарный галстук-бабочку, который, насколько я знаю, ты терпеть не можешь. – Она оторвалась от пакетов с покупками, словно охваченная новым приливом сил. – В таком случае, хорошо, что я ничего не ела. Ничто не испортит мне ужина.
– Верно. После.
– После?..
Линли достал из кармана часы и откинул крышку.
– Двадцать пять минут восьмого, а начало в восемь. Так что уходим.
– Куда?
– В Альберт-Холл. Хелен заморгала.
– На филармонический концерт, Хелен, Я только что душу не продал, чтобы достать эти билеты. Штраус. И еще Штраус. А когда ты от него устанешь, снова Штраус. Теперь припоминаешь?
Хелен просияла.
– Томми! Штраус? Ты, правда, ведешь меня на Штрауса? Это не шутка? После перерыва не будет Стравинского? «Весны священной» или чего-нибудь другого, столь же невыносимого?
– Штраус, – сказал Линли. – До и после перерыва. Затем – ужин.
– Тайская кухня? – с надеждой
– Тайская, – ответил он.
– Боже мой, божественный вечер, – решительно сказала Хелен. Она взяла туфли и подхватила столько пакетов, сколько смогла унести. – Я буду через десять минут.
Он улыбнулся и взял остальные пакеты. Пока все шло по плану.
Линли проследовал за Хелен по коридору, по пути бросив взгляд в кухню, убедивший его, что Хелен не изменила своей обычной бесхозяйственности. Рабочая стойка была заставлена оставшимися от завтрака тарелками. На кофеварке так и горел сигнальный огонек. Сам кофе давно испарился, оставив после себя осадок на дне стеклянной емкости и запах пережженной кофейной гущи.
– Хелен, – позвал Томми, – Бога ради. Ты что, не замечаешь этого запаха? Ты ушла, не выключив кофеварку.
Она остановилась в дверях спальни:
– Разве? Какая неприятность. Эти агрегаты должны отключаться автоматически.
– А тарелки должны, танцуя, самостоятельно загружаться в посудомоечную машину?
– Это было бы очень любезно с их стороны. – Хелен исчезла в спальне, откуда послышался шорох сбрасываемых на пол пакетов. Свои пакеты Линли поставил на стол, снял смокинг, выключил кофеварку и подошел к стойке. Вода, моющее средство и через десять минут кухня была приведена в порядок, хотя емкости требовалось отмокнуть. Томми оставил ее в раковине.
Он нашел Хелен стоящей перед кроватью в домашнем халате. Задумчиво поджав губы, она изучала три разложенных на кровати ансамбля.
– Какой из них, по-твоему, больше всего подходит «Голубому Дунаю», за которым последует неземная тайская кухня?
– Черный?
Хмыкнув, Хелен отступила на шаг:
– Не знаю, дорогой. Мне кажется…
– Черный прекрасно подойдет, Хелен. Надевай. Причесывайся. И пойдем. Хорошо?
Она побарабанила пальцами по щеке;
– Не знаю, Томми. Всегда хочется быть элегантной на концерте, но не чересчур расфуфыренной за ужином. Не кажется ли тебе, что этот наряд будет недостаточно изыскан для первого и слишком шикарен для второго?
Линли взял платье, расстегнул молнию и подал его Хелен. Подошел к туалетному столику. Здесь, в отличие от кухни, все было разложено аккуратнейшим образом, словно инструменты в операционной. Из шкатулки с драгоценностями Линли достал ожерелье, серьги и два браслета. Нашел в гардеробе туфли. Вернувшись к кровати, он бросил на покрывало украшения и туфли, повернулся к Хелен и развязал поясок ее халата.
– Сегодня ты что-то совсем раскапризничалась, – сказал он.
Она улыбнулась:
– Зато ты меня раздеваешь.
Он обнажил ее плечи. Халат упал на пол.
– Тебе не нужно капризничать, чтобы заставить меня это делать. По-моему, тебе это известно.
Он поцеловал Хелен, запустив руки в ее волосы. Они показались ему струями прохладной воды. Он снова поцеловал ее. Несмотря на все разочарования этого его непростого романа, Линли по-прежнему обожал прикасаться к Хелен, вдыхать аромат ее пудры, пробовать на вкус ее губы.
Линли почувствовал, что пальцы Хелен расстегивают его рубашку. Она ослабила галстук. Ее ладони скользнули по его груди. Почти касаясь губами ее губ, он проговорил: