Правда и кривда
Шрифт:
— Ой гляди, как загрустишь, когда сюда заглянет следователь, — уничтожил взглядом Бессмертного.
— Пусть заглядывает, — и дальше улыбается Марко. — Может, он имеет более веселый нрав?
— Нрав следователей известный! Это же додуматься: долги на шее, а он добро с дымом пускает.
— И долгов уже нет на шее, — поправил Марко.
— Как нет? — настороженно, с недоверием спросил Кисель. — Куда же ты их успел девать? В воду бросил?
— Ну да, в быструю воду, чтобы не возвращались.
— А чем ты их ликвидировал? — подозрительно ощупывает взглядом Марка, нет ли здесь какого подвоха. — Чем?
— Луком, редиской и ранними огурцами. Может, поедем в село — посмотрите на квитанции? — почтительно сказал Марко, еще не зная, что ему дальше делать: рассердиться или расхохотаться.
— Вон как! — уже спокойнее говорит Кисель. — На луковом хвосте далеко не уедешь.
— Тоже так маракуем. Я рад, что мы думаем в разных местах, но сходимся на одном, — еще больше подчеркнул свой почет к Киселю.
— И на чем собираетесь выезжать?
— На коровьем хвосте. Но сперва надо чем-то ухватиться за него.
— Зубами, — буркнул Кисель.
Но Марко до конца решил не сцепляться с ним и коротко ответил:
— Попробуем.
— Что попробуем?
— Выполнить ваш совет.
— Какой ты сегодня добрый, хоть к ране прикладывай. С чего бы это оно?.. — вслух прикидывает Кисель, не глядя на Марка. — Ну, веди — показывай свое царство-государство. Что-то очень некоторые расхваливают его.
— Что же вам показывать? То, что сейчас под косу должно лечь?
— Как ты угадал?
— Характер ваш знаю.
— Слишком много знаешь ты. Жать, конечно, и не думал? — ел слова, и во взгляд Кисель поместил весь яд, какой имел.
— Думать — думал, но не начинал.
— А Иванишин уже косит, аж гай шумит, потому что он не так мудрствует, как некоторые умники.
— Ему легче, вот и косит, — помрачнели лицо и голос Марка.
— Чего же ему легче?
— Потому что он для сводок переводит зеленую озимь, а мы в сводки не спешим.
— Знаем эти «зеленые настроения», — поморщился Кисель, — а потом зерно начинает осыпаться на пне.
В долине рожь в самом деле была зеленой, и Кисель, насквозь прощупывая ее подозрительным взглядом, ничего не сказал. Но на холме он оживился. Хлебами продвинулся на вершину бугорка, вырвал колосок, двумя пальцами вылущил из него зерно и, не пробуя его, сказал:
— Вот здесь сейчас же мне, человече, и начинай выборочную косовицу.
Марко упрямо покачал головой:
— И не подумаю.
— Потому что не будет чем — голову за это сорвем! — Кисель обеими руками показал, как кто-то будет срывать голову Бессмертному.
— Тогда много останется безголовых, — уже злые искры затрепетали в глазах Марка, но Кисель не заметил их.
— Ты что, с государством шутишь? Сейчас же начинай косовицу. В зеленой голове всегда зеленые мозги, и они быстро могут пожелтеть.
И Марко не выдержал. Он пригнулся, словно перед прыжком, и, откусывая каждое слово, слепым гневом посмотрел на нехорошее, напыщенное лицо Киселя:
— Убирайся сейчас же с поля! Чего пришел сюда топтать хлеб и людей? Еще не натоптался? — он рукой полез в карман, и Кисель с ужасом вспомнил, как Бессмертный пистолетом учил Безбородько. Рой мыслей ворвался в его мозги и жалил их по всей площади. Ведь что стоит этому анархисту и теперь поднять оружие? Спесь сразу же слетела с его лица. Кисель, несмотря на свою тучность, выскочил из хлебов, крутнулся на дороге и здесь ощутил себя безопаснее.
— Ты с ума сошел? Ты знаешь, чем это пахнет? — заговорил почти шепотом, прислушиваясь к гудению в голове. — Ты знаешь, кого выгоняешь с поля?
Но Марко уже закусил удила.
— Знаю! Не работника, а перекати-поле, погонщика. Пахота наступает — погоняешь на пахоту, сев придет — погоняешь сеять, жатва наступала — погоняешь жать, потому что это надо для бумажки. Ей, бумажке, а не людям служишь. Вон с нашего поля!
Кисель оглянулся. К нему подъезжала машина, и на ней ничуть не печалился ни шофер, ни Иван Игнатович — наверное, и не увидели его поражения. Он впопыхах влез на сидение и уже оттуда кулаком погрозил Бессмертному.
— Анархист! Сегодня же сядешь в тюрьму. Пусть там тебя кормят бесплатным борщом.
— Троцкист! — бросил ему вдогонку Марко, еще и свистнул с доброго дива.
Кисель запыхался от гнева, даже темные дужки синяков под глазами изнутри затряслись злостью.
— Вы слышали? Он троцкистом меня обозвал! Дадите свои свидетельства! Он ответит…
— Неужели троцкистом? — флегматичное удивление прошло по округлому лицу Ивана Игнатовича. — Неужели он такое выпалил?
— Разве вы не слышали?
— Нет, такого не слышал.
— А ты, Владимир?
— Что-то он крикнул, а что — не разобрал. Кажется, на конце было «ист», а что впереди — не раскумекал, — невинными глазами взглянул шофер, а на его девичьих губах показалась скрытая лукавая усмешка.
— Или вы оглохли вместе?! — аж скрипнул зубами Кисель. — Да Марко такой искренний дурак, что и сам подтвердит своего троцкиста. Гони к следователю.
Вилис вылетел на дорогу, перекатился через мостик, и недалеко от трех прудов Кисель впереди себя увидел машину секретаря обкома, шедшую навстречу.