Правда и кривда
Шрифт:
— То на крестины приглашал, а это на свадьбу, а куда дальше пригласишь?
— Над этим еще подумаем… Будем сватами?
— Хорошо, Марко, — решительно сказал Дончак. — Дай подумать в одиночестве, потому что ты совсем забил мне баки. А утром приходи сюда.
— Вот и спасибо, Степан Петрович, — кланялся Марко, будто все уже было договорено. — И от себя, и от наших красавиц спасибо. Только же выбирайте мне ребят, как перемытых, без разных штучек…
— Выкуривайся скорее, агитатор, — полушутливо прикрикнул на него Дончак…
Почти во всех наших городах собрание краеведческих музеев начинается с мамонтовых бивней и скифских баб. Эта традиция не обошла и музей, в который сейчас входил Марко Бессмертный: сразу же из всех уголков первого зала в него вперились темные несовершенные фигуры, которые не имели ничего общего с женской красотой, а над ними в нескольких местах красовались многопудовые мамонтовые клыки.
— Добрый день, вы осматривать наш музей или экспонаты принесли? — из-за каменных памятников, как блестящее завершение давних эпох, вышла молодая приветливая женщина, в которой все подчеркивало материнство и искренность. И даже тряпка, какой она снимала пыль с камней истории, не казалась лишней в ее красиво округлой руке.
Марко невольно улыбнулся и поклонился женщине:
— Принес экспонат.
— Древний или современный?
— Современный.
— Сами нашли?
— Сам нашел.
— Покажите, пожалуйста.
— Можно и показать. А вы кто будете?
— Я?.. Уборщица, — смутилась женщина, — но страх как люблю все рассматривать, что приносят к нам. Или вам позарез надо к директору? Так его сейчас нет, и феодалиста, и современника тоже нет: поехали по районам.
— Коли нет начальства, то взгляните вы, — Марко с улыбкой покосился на женщину и начал выставлять своих коньков прямо на каменные плиты.
— Ой, как хорошо и смешно! — сразу вскрикнула и засмеялась молодица, когда увидела конек с печатью. — И это вы самые делали?
— Нет, один дед из села.
— Дед? А фантазия молодая! — уже восторженно осматривала второго конька. — Как звать-величать вас?
— Марком Трофимовичем.
— А я Валентина Александровна. Очень славные ваши экспонаты, но, к сожалению, не по нашему профилю. Я сейчас же сбегаю в Дом народного творчества — приведу товарища Мельника или Киселя. — Женщина стремглав выбежала из музея, а Марко насторожился: какого это Киселя приведет она. Через несколько минут Валентина Александровна вернулась с блондинистым молодцем, на груди которого красовались орден Отечественной войны и серебряная партизанская медаль.
— Кисель Юрий Андронович, — просто и приветливо отрекомендовал себя молодец и сразу же на корточки присел возле экспонатов. Он молча долго осматривает коньки, и сяк и так примеряется к ним, потом морщит лоб, и, в конце концов, улыбка округляет его губы.
— Здорово! Истинный художник делал их. Эти коники далеко попрыгают.
— В самом деле? — тоже радуется Марко.
— Я их сразу же беру на республиканскую выставку. Не возражаете?
— Аж на республиканскую?
— Надеюсь, они и дальше попрыгают, — сильно жмурится Юрий Андронович.
— Что вы? — еще больше удивляется Марко.
— Поверьте, на такие вещи у меня есть нюх. Спасибо, что принесли. Зайдите к нам завтра утром — оформим все документально. И деньги вашему мастеру переведем…
Марко бездумно начал слоняться полуразрушенным городом, черные обгорелые дома которого уже брались свежими лесами и звенели женскими голосами. И вдруг, как ножом в спину, кто-то сразу ударил его удивленным полузабытым голосом:
— Марко Проклятый!
В неистовом гневе задрожал Марко и резко обернулся. Напротив него, растопырив ноги, стоял невысокий мужик, в котором все было округлым: и глава, и щеки, и румянцы, и галифе, и живот.
— Я не знаю, кто из нас проклят, гражданин Черноволенко, — с ненавистью бросил ему между глаз.
Черноволенко увидел на груди Марка Золотую Звезду и от неожиданности оторопел, сорвал с переносицы очки, а потом смущенно и растерянно улыбнулся. Его приценивающиеся глаза, которые только что хотели что-то выковырять из мужчины, сделать его меньшим, сразу, как сеткой, огородили первое выражение и осели в глубину.
— Извините, извините, Марко, как ваше… отчество. Я неуместно вспомнил…
— Свои проступки перед людьми? — безжалостно секанул мужчина.
— Проступки? Что вы имеете в виду? — будто удивился Черноволенко, на его лице увеличились ржавые круги румянца. — Ну, с вами, значит, случилась когда-то неувязка. Но это только ошибка.
— Это вы самая страшная наша ошибка! Надеюсь, уже больше вам не придется допрашивать людей?
— Но почему? — удивился и обиделся Черноволенко.
— Хотя бы потому, что вы никогда не страдали с людьми — ни до войны, ни в войну. Перешли на другую работу?
— Я другой специальности не имею, — глупо вырвалось у Черноволенко.
— Вон как!.. Тогда езжайте ко мне в колхоз. Я, пока не поздно, научу вас ходить возле земли.
Черноволенко сначала негодующе загордился, а потом засмеялся:
— А вы до сих пор не растеряли крестьянский юмор. Ач, куда занесло вас! И это потому, что все ваши мысли крутятся лишь вокруг земли, а кому-то надо решать и другие проблемы. Вы прямо рассмешили меня: представляю картину — следователь работает у бывших подсудимых…
— Это не страшно, страшнее будет, если бывшие подсудимые начнут судить следователя за его… неувязки, — с отвращением отвернулся от Черноволенко и пошел к отелю.
Вечером позвонил Дончак.
— Какие еще, Марко, умные планы вынашиваешь в своей голове? — спросил с доброжелательной насмешкой. — Никаких? Диво дивное бывает на свете. И не готовишь налеты на другие учреждения?.. А твой прожект, хотя и очень, чтобы не сказать хуже, причудливый, таки выгорел. Начальство поддержало его, хотя и долго хохотало, когда я детально рассказал, что такое любовь в твоем понимании. И вышло по-твоему: любовь побеждает все!.. Ты слезу пускаешь? Настоящую или телефонную? Ну, будь здоров, причинный!