Правда, которую мы сжигаем
Шрифт:
— Ты любишь огонь, Рук? — старший парень, детектив Брек, обращается ко мне впервые. Я чувствую, как его глаза прожигают мой череп, поэтому обращаю на него внимание. Я встречаю его взгляд, не двигаясь, давая ему то, что он хочет — вызов.
Если он думает, что пугает меня, он может подумать еще раз.
Я выгибаю бровь, перекатывая спичку во рту влево.
— Огонь — одно из самых судьбоносных открытий. Я понимаю, когда что-то нуждается в определенной… оценке.
— Я думаю, что ты делаешь немного
Я смотрю на содержимое, в котором раньше была моя любимая Zippo. Огонь превратил блестящий металл в угольное пятно. Колесо полностью расплавилось, а верхняя часть отошла. Но я все еще могу смутно разглядеть вырезанную спереди РВД.
— Так вот куда это делось, — саркастически говорю я. — Я имею в виду, что я регулярно посещал это место с тех пор, как был ребенком. Должно быть, выпало из кармана.
Я смотрю на гравюру чуть внимательнее.
РВД.
Я бы сделал что угодно, лишь бы снова услышать, как Роуз так меня называет. Даже если это было всего один раз.
Я сжег эту церковь после ее смерти. После ее похорон, где она состоялась. Где они отказались выполнить желание Рози. Она никогда не хотела быть похороненной; она хотела, чтобы ее кремировали и отдали людям, которые ее любили.
Но ее родители были убеждены Святым Гавриилом, что это вечный грех. Так что ее дерьмовый лицемер-отец, который был причиной ее смерти, закопал ее в землю. Все эти люди столпились внутри собора, держа в руках салфетки, плача поддельными слезами.
Они даже, блядь, не знали ее. Они даже не любили ее.
Все те люди в той церкви понятия не имели, насколько особенной была Рози, потому что половина из них не сказала ей ни слова. Тем не менее, ее друзья, те, кто знал ее страхи и ее мечты, не были допущены внутрь.
Нам запретили присутствовать на ее похоронах, на ее погребении. Мужчина, который любил ее больше жизни, не смог попрощаться.
Мой большой палец дергается.
Эта боль, эта горечь снова начинает наполнять меня, и, если бы мне представилась возможность, я бы снова поджег это место. Я просто хочу, чтобы они все сгорели вместе с ним.
Я чувствую, как подгибаются пальцы ног. Я чувствую запах плавления ткани внутри. Наблюдая, как фундамент разваливается по частям под жаром огня. Я чувствовал себя ребенком, стоящим перед костром, позволяющим ему согреться.
Каждое воспоминание, которое я имел с Роуз, танцевало в дыму, как голограмма. И когда дым рассеялся, она тоже.
Когда огонь достиг своего апогея, я бросил туда Zippo, потому что не хотел еще одного напоминания о том, что никогда больше не услышу «РВД».
— Значит, ты просто
— ФБР сейчас расследует пожары?
Так что они здесь не из-за Истона, но я очень сомневаюсь, что они здесь только для того, чтобы поговорить со мной о пожаре.
Они травят меня.
— Большинство таких людей, как ты, использовали бы бензин, — Брек тщательно подбирает слова. Все, что он говорит, методично, и я прекрасно понимаю, что он хочет меня разозлить.
Он хочет, чтобы я был раздражен, чтобы я перешел грань безразличия. Потому что, как бы я это ни ненавидел, пироманьяки предсказуемы в своей непредсказуемости.
— Я нравлюсь людям? — я клюю на наживку, как рыба на крючок, давая ему то, что он хочет от меня.
— Маленькие мальчики с проблемами мамочки, которые думают, что мир виноват во всех их проблемах, и справляются с этим, устраивая пожары. Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мама? Шесть или семь? Позывы начались до или после?
Есть что-то, что я уважаю в человеке, готовом говорить о том, что он чувствует, не опасаясь последствий. Я ухмыляюсь, наслаждаясь тем, как он стоит, думая, что все понял.
Моя страсть к огню — это то, что у меня всегда было — всегда стоять слишком близко к камину, играть со спичками. Я родился с этим желанием; смерть моей матери была лишь тому подтверждением.
Но чего он не принимает во внимание, так это того, что нет никого, кто занимался бы пироманией так же, как я.
— Ого, ты сам все это придумал?
Брек ругает меня взглядом, наверное, раздраженный отсутствием реакции, моим отношением.
— За поджог три года тюрьмы, умник, ты это знаешь?
Я вздыхаю, хватаю шлем из-под плеча и натягиваю его на голову. Я подхожу ближе к своему мотоциклу, к ним.
Чем дольше я стою здесь с ними, тем больше времени Сайлас проводит там один.
— Тогда хорошо, что я ничего не сделал.
— Слушай, — Маккей кладет руку мне на плечо, а я перекидываю ногу через мотоцикл, оседлав сиденье. — Нам все равно, сделал это ты или нет. Мы не хотим этого. Ты хороший ребенок с блестящим будущим, отличник в первом семестре. Этого трудно добиться в Холлоу Хайтс.
Я смотрю на его руку, провожу языком по внутренней стороне щеки и снова смотрю на него.
— Ты нас не интересуешь. Мы хотим знать о Тэтчер Пирсон.
Спичка у меня во рту разламывается пополам, резкий скрежет челюсти слишком сильно давит на слабую ветку.
Тэтчер?
Если они хотят преследовать меня, прекрасно. Я могу выдержать такую жару, особенно когда я знаю, что им не на что опереться. Но прийти за ними не получится.
Я возьму на себя вину за все это, прежде чем что-то случится с кем-то из них.