Правда
Шрифт:
На листе Уильям прочитал: «Анк-Морпоркская Справда».
– Ошибся чуток. Это все невнимательность, – пробормотал Гунилла, потянувшись за другими буквами. Уильям остановил его.
– Не знаю, – сказал он. – Гм. Оставьте как есть… только «с» уберите, а «п» сделайте заглавной.
– Вот и хорошо, – сказал Гунилла. – Все готово. Ну что, парень? Сколько тебе надо копий?
– Э… двадцать? Тридцать?
– А как насчет пары сотен? – Гунилла кивнул в сторону
– Да вы что! В городе не наберется столько жителей, готовых заплатить пять долларов!
– Ну так и проси с них по полдоллара. Сам заработаешь пятьдесят и столько же отдашь нам.
– Боги! Правда? – Уильям уставился на сияющего гнома. – Но мне же придется их еще и продавать, – сказал он. – Это же не горячие пирожки. Их не станут…
Он шмыгнул носом. Глаза у него заслезились.
– Ой-ой, – сказал он. – К нам идет очередной гость. Мне знаком этот запах.
– Какой запах? – удивился гном.
Дверь со скрипом отворилась.
Вот что нужно знать о Запахе Старикашки Рона – вони столь мощной, что она обрела собственный характер и полностью оправдывала заглавную букву: после первого потрясения органы обоняния сразу сдавались и отключались, словно так же неспособны были познать это явление, как устрица не способна познать океан. В его присутствии уже через несколько минут у людей из ушей начинала вытекать сера, а волосы выцветали.
Запах развился до такой степени, что вел теперь почти независимую жизнь и частенько сам по себе ходил в театр или читал небольшие поэтические томики. Он был выше классом, чем его хозяин.
Руки Старикашка Рон убрал в карманы, однако из одного выползала веревка, точнее, несколько веревок, связанных в одну. Она охватывала шею маленького сероватого песика. Возможно, это был терьер. Он прихрамывал и в целом передвигался как-то скрытно, как будто пытался незаметно просочиться сквозь окружающий мир. Это была походка пса, который давно уяснил, что в этой жизни в твою сторону скорее полетит ботинок, чем вкусная косточка. Это была походка пса, в любой момент готового броситься наутек.
Песик устремил на Уильяма окаймленные коркой глаза и сказал:
– Гав.
Уильям почувствовал, что должен выступить в защиту человечества.
– Прошу прощения за запах, – сказал он. Потом посмотрел на песика.
– Да о каком запахе ты говоришь? – спросил Гунилла. Заклепки на его шлеме начинали окисляться.
– Он, э, принадлежит господину… э… Рону, – сказал Уильям, все еще подозрительно глядя на пса. – Говорят, это железы виноваты.
Он был уверен, что уже видел этого пса. Всегда почему-то краем глаза – хромающим по улице или просто сидящим на углу, глядя, как мир проходит мимо.
– И что ему нужно? – спросил Гунилла. – Может, он хочет, чтобы мы что-нибудь напечатали?
– Сомневаюсь, – ответил Уильям. – Он что-то вроде попрошайки. Только из Гильдии Попрошаек его выгнали.
– Он ничего не говорит.
– Ну, обычно он просто стоит на месте и ждет, пока ему что-нибудь дадут, чтобы он ушел. Э… вы слышали о таких приветственных визитах, когда всякие соседи и торговцы навещают тех, кто только что переехал?
– Да.
– Так вот, это их темный вариант.
Старикашка Рон кивнул и протянул руку.
– Так-то, господин Угорь. Ты мне тут не ля-ля, остолопыш, говорил я им, я при лордах молчок, разрази их гром. Десница тысячелетия и моллюск. Чтоб его.
– Гав.
Уильям снова уставился на пса.
– Тяв, – добавил тот.
Гунилла почесал что-то в глубине своей бороды.
– Насколько я успел заметить, – сказал он, – в этом городе люди готовы купить на улице что угодно.
Он взял пачку новостных листков, все еще влажных после станка.
– Ты меня понимаешь, господин? – спросил он.
– Разрази меня гром.
Гунилла пихнул Уильяма локтем под ребро.
– Как думаешь, это значит «да» или «нет»?
– Наверное, «да».
– Отлично. Значит, слушай, что я скажу: если будешь продавать вот эти штуки по, скажем, двадцать пенсов – сможешь оставить себе…
– Эй, нельзя же продавать их настолько дешево, – сказал Уильям.
– Почему это?
– Почему? Потому что… потому что… потому что тогда кто угодно сможет их прочитать, вот почему?
– Ну и хорошо – это значит, что кто угодно сможет заплатить за них двадцать пенсов, – спокойно ответил Гунилла. – Бедняков больше, чем богачей, а деньги они отдают охотнее.
Он скорчил гримасу, разглядывая Старикашку Рона.
– Может, это и странный вопрос, – начал он, – но у тебя друзей, случайно, нет?
– Говорил я им! Говорил! Разрази их гром!
– Кажется, есть, – сообщил Уильям. – Он часто ходит с компанией… э… бедолаг, которые живут под мостом. Ну, не совсем ходит. Скорее ковыляет.
– Так вот, – продолжил Гунилла, размахивая перед Роном экземпляром «Правды», – можешь передать им, что, если они будут продавать эти листки по двадцать пенсов за штуку, я разрешу вам оставить себе с каждого листка по блестящему звонкому пенни.
– Да ладно? А ты можешь засунуть свой блестящий звонкий пенни туда, где солнце не светит, – сказал Рон.
– Ах вот как, значит… – начал Гунилла.
Уильям положил ладонь ему на плечо.
– Подожди-ка минутку… Что ты сказал, Рон? – спросил он.