Правда
Шрифт:
– У него проблема с зубами, – сказал Витинари холодно. Песик по имени Ваффлз перевернулся и уставился на священника ненавидящим черным глазом.
– Для своих преклонных лет он еще очень бодр, – сказал Гьюнон в отчаянной попытке удержаться на внезапно ставшем отвесным склоне. – Сколько ему уже?
– Шестнадцать, – ответил патриций. – По собачьему счету это больше ста.
Ваффлз кое-как уселся и зарычал, испустив из глубин корзинки поток несвежего воздуха.
– Очень здоровый песик, – сказал Гьюнон, пытаясь не дышать. – Для своего возраста, я имею в виду. А запах – дело привычки.
– Какой запах? – спросил
– А. Да. Конечно.
Карета лорда Витинари катилась по слякоти, направляясь к Блестящей улице, и ее пассажир, должно быть, немало удивился бы, если бы узнал, что совсем неподалеку, в подвале, прикован к стене цепью кто-то, весьма похожий на него.
Цепь была очень длинная и позволяла добраться до стола со стулом, кровати и дырки в полу.
В тот момент пленник сидел за столом. Напротив него стоял господин Штырь. Господин Тюльпан угрожающе прислонился к стене. Любому повидавшему виды человеку было бы ясно, что здесь разыгрывается спектакль «хороший стражник, плохой стражник» – странно только, что никаких стражников в подвале не было. А было лишь чрезмерное количество господина Тюльпана.
– Итак… Чарли, – сказал господин Штырь. – Что скажешь?
– А это не незаконно? – спросил тот, кого называли Чарли.
Господин Штырь развел руками.
– Что такое закон, Чарли? Просто слова на бумаге. Но ничего неправильного ты делать не будешь.
Чарли неуверенно кивнул.
– Но ведь десять тысяч долларов чем-нибудь правильным не заработать, – сказал он. – Уж точно не тем, чтобы сказать несколько слов.
– А вот господин Тюльпан однажды заработал даже больше денег, сказав всего несколько слов, – успокаивающе проговорил господин Штырь.
– Ага, я сказал: «Ну-ка, ять, давайте сюда все ваши бабки, а не то девчонке плохо придется», – подтвердил господин Тюльпан.
– И это было правильно? – поинтересовался Чарли, которому, как показалось господину Штырю, не терпелось умереть.
– В тот момент – совершенно правильно, – ответил Штырь.
– Да, но люди нечасто так деньги зарабатывают, – продолжал Чарли-самоубийца. Его взгляд постоянно переползал на чудовищную тушу господина Тюльпана, который держал в одной руке бумажный пакет, а в другой – ложку. С помощью ложки он забрасывал мелкий белый порошок себе в ноздри, в рот, а один раз – Чарли готов был поклясться – даже в ухо.
– Но ведь ты особенный человек, Чарли, – сказал господин Тюльпан. – И после этого тебе придется очень долго прятаться.
– Ага, – подтвердил господин Тюльпан, испустив облако порошка. Неожиданно запахло нафталином.
– Хорошо, но зачем тогда вы меня похитили? Я только-только начал закрывать лавочку на ночь, и вдруг – бац! А еще вы меня посадили на цепь.
Господин Штырь решил изменить подход. Чарли чересчур много спорил для человека, запертого в одной комнате с господином Тюльпаном, в особенности с господином Тюльпаном, одолевшим уже полпакета толченых нафталиновых шариков. Господин Штырь широко и дружелюбно улыбнулся.
– Кто старое помянет – тому глаз вон, друг мой, – сказал он. – Это просто бизнес. Нам нужны всего несколько дней твоего времени, после чего у тебя будет целое состояние, а еще – и мне кажется, Чарли, что это очень важно, – у тебя будет жизнь, чтобы его потратить.
Но Чарли демонстрировал поистине выдающуюся твердолобость.
– Но откуда вам знать, что я никому не скажу? – настаивал он.
Господин Штырь вздохнул.
– Мы тебе доверяем, Чарли.
У этого человека была одежная лавка в Псевдополисе. Мелким лавочникам ведь приходится быть умными, да? Когда нужно обсчитать покупателя так, чтобы он не заметил, они демонстрируют чудеса сообразительности. Вот вам и физиогномика, подумал господин Штырь. Этот парень даже при свете дня сошел бы за патриция, однако лорд Витинари, судя по тому, что о нем говорили, давно бы уже сообразил, как много неприятностей может готовить ему будущее, а вот Чарли на самом деле думал, что сумеет остаться в живых и даже обвести господина Штыря вокруг пальца. Он пытался хитрить! Сидел в нескольких футах от господина Тюльпана – человека, нюхавшего толченое средство от моли, – и пытался их обдурить. Это почти что вызывало уважение.
– Мне до пятницы надо вернуться, – сказал Чарли. – Мы ведь до пятницы справимся, да?
Сарай, который снимали гномы, в течение своей шаткой, скрипучей жизни побывал и кузней, и прачечной, и еще десятком предприятий; в последний раз в нем устроил фабрику лошадок-качалок какой-то тип, который думал, что эти игрушки ждет Большое Будущее, хотя на самом деле им суждено было остаться в Бесславном Прошлом. Одна стена здесь до сих пор была по самую жестяную крышу заставлена штабелями недоделанных лошадок, которые господин Сыр так и не смог продать, чтобы покрыть задолженность по арендной плате. Целую полку занимали ржавеющие жестянки с краской. В банках окаменели кисти.
Печатный станок стоял посередине сарая, и над ним трудились несколько гномов. Уильям и раньше видел станки. Ими пользовались граверы. Но этот был подобен организму. На его доработку гномы тратили столько же времени, сколько и на использование. Появлялись дополнительные валики, натягивались бесконечные ремни. Станок разрастался с каждым часом.
Доброгор что-то делал рядом с большими скошенными ящиками, разделенными на десятки ячеек.
Уильям смотрел, как руки гнома порхают над маленькими отделениями со свинцовыми литерами.
– А почему для буквы «Е» отделение больше?
– Потому что она нам требуется чаще всего.
– И поэтому же она в середине ящика?
– Точно. «Е», потом «Т», потом «А»…
– А люди, наверное, ожидали бы увидеть в середине как раз «А».
– А мы туда положили «Е».
– Но у вас «Н» больше, чем «У». А ведь «У» – гласная.
– «Н» нужна чаще, чем ты думаешь.
В другом конце комнаты танцевали над такими же отделениями пальцы Кезлонга.
– Кажется, будто можно прочитать, что он набирает… – начал Уильям.