Правда
Шрифт:
– Проблема в том, аркканцлер, – начал казначей, – что мы всегда выступали против использования наборных шрифтов для магических целей, поскольку…
– Да, да, я в курсе, – перебил аркканцлер. – Но есть ведь и другие документы, и с каждым днем их все больше… Формы, и таблицы, и боги знают что еще. Ты же помнишь, мне всегда хотелось, чтобы мой кабинет не засоряли бумажки…
– Да, аркканцлер, поэтому вы забиваете ими шкафы и выбрасываете их из окон по ночам.
– Стол без мусора – голова без мусора, – заявил аркканцлер. Он сунул
На следующий день Уильям почувствовал, что его тянет обратно в мастерскую за «Ведром». Делать ему было нечего, а он не любил ощущать себя бесполезным.
Говорят, что люди делятся на два типа. Есть те, кто при виде стакана, наполненного ровно наполовину, говорит: этот стакан наполовину полон. И есть те, кто говорит: этот стакан наполовину пуст.
Однако принадлежит мир тем, кто способен посмотреть на стакан и сказать: «Эй, это что за стакан такой? Простите? Простите? Вот это вот – мой стакан? Ну уж нет. Мой стакан был полон! И еще он был больше!»
А на другом конце бара мир переполнен людьми другого типа – теми, чей стакан разбит, или неосторожно опрокинут (обычно человеком, требовавшим стакан побольше), или теми, у кого стакана нет вообще, потому что они затерялись в толпе и не смогли привлечь внимание бармена.
Уильям принадлежал к тем, у кого стакана не было. И это было странно, потому что родился он в семье, которая не просто обладала огромным стаканом, но и могла себе позволить оплачивать труд людей, которые незаметно стоят сбоку с бутылками и постоянно подливают вино.
Это была сознательная бесстаканность, и началась она еще с совсем юных лет, когда Уильяма отослали в школу.
Его брат, Руперт, поскольку был старшим, отправился в анк-морпоркскую Гильдию Убийц, считавшуюся лучшей в мире школой для тех, чей стакан полон. Уильям, будучи менее важным сыном, попал в Камнесерд, школу-интернат, мрачную и суровую настолько, что лишь людям с очень большими стаканами могло взбрести в голову отправить туда сына.
Гранитное здание Камнесерда стояло на поливаемой дождями вересковой пустоши, и задачей его, как объявлялось во всеуслышание, было делать из мальчиков мужчин. Учебная программа, с помощью которой это достигалось, предполагала определенный процент потерь и состояла – по крайней мере, так помнилось Уильяму – из простых и жестоких уличных игр под укрепляющим здоровье мокрым снегом. Низкорослые, медленные, толстые и попросту непопулярные ученики отсеивались, как и положено природой, однако естественный отбор идет разными путями, так что Уильям обнаружил в себе некоторые способности к выживанию. Верный способ уцелеть на игровых полях Камнесерда заключался в том, чтобы быстро бегать, громко орать и при этом всегда оказываться на необъяснимо далеком расстоянии от мяча. В результате, как ни странно, Уильяма стали отмечать за энтузиазм, а энтузиазм в Камнесерде ценился высоко – пусть и потому, что настоящие достижения здесь были редкостью. Учительский состав Камнесерда верил, что в должном количестве энтузиазм может послужить заменой менее важным качествам вроде ума, сообразительности и навыков.
В чем Уильям действительно проявлял энтузиазм – так это во всем, что касалось слов. В Камнесерде им большого значения не придавалось, поскольку значительная часть его выпускников полагала, что в жизни ручки им пригодятся только для того, чтобы писать свое имя (а эта непростая задача поддавалась большинству из них после трех-четырех лет обучения), зато это означало, что долгими утренними часами он мог читать все что хотел, пока окружавшие его верзилы-форварды, которым однажды предстояло стать как минимум земельными управляющими, учились брать ручку так, чтобы ее не раздавить.
Уильям выпустился с хорошим аттестатом – так часто бывало с учениками, которых большинство учителей помнило весьма смутно. После этого перед его отцом встал вопрос, что с ним делать.
Уильям был младшим сыном, а его семья традиционно сдавала младших сыновей в какой-нибудь храм, где они не могли причинить никому никакого физического вреда. Но избыточное чтение сделало свое черное дело. Уильям обнаружил, что теперь считает молитву всего лишь переусложненным способом торговаться с грозами.
Профессия земельного управляющего была более-менее приемлемой, вот только Уильяму казалось, что земля и сама с собой в целом неплохо управляется. Он был совершенно не против сельской местности – при условии, что та находилась по другую сторону окна.
Военная карьера была маловероятна. Уильяму глубоко претило убийство тех людей, с которыми он был незнаком.
Он наслаждался чтением и письмом. Ему нравились слова. Слова не кричали и не шумели – а как раз этим и отличалось остальное его семейство. Слова не заставляли его валяться в грязи по невыносимой холодрыге. Слова не причиняли вреда безобидным животным. Слова делали то, что Уильям им велел. И поэтому он сказал, что хочет писать.
Его отец взорвался. В его мирке писец был всего-то на одну ступень выше учителя. Боги милостивые, да писцы даже на лошадях не ездят! И поэтому между ними состоялся Разговор.
И в итоге Уильям уехал в Анк-Морпорк, служивший традиционной пристанью для заблудших и потерянных. Там он начал тихо-мирно зарабатывать на жизнь словами и считал, что легко отделался по сравнению с братишкой Рупертом, крупным и добродушным, – из того вышел бы отличный ученик Камнесерда, вот только ему не повезло родиться первым.
А потом случилась война с Клатчем…
Это была незначительная война, которая закончилась, едва успев начаться, – такая война, после которой обе стороны притворяются, что ничего и не произошло; однако кое-что в те несколько сумбурных дней полнейшей неразберихи произойти все-таки успело, в том числе и смерть Руперта де Словва. Он погиб за свои убеждения; главнейшим среди них была чисто камнесердская вера в то, что отвага способна заменить броню и что, если очень громко кричать, клатчцы разбегутся, поджав хвосты.