Правда
Шрифт:
Господин Штырь ничего не ответил. Он тоже размышлял на эту тему, однако у него, в отличие от коллеги, действия не всегда автоматически следовали за тем, что сходило за мысли.
Контора и правда раньше не работала в Анк-Морпорке. Господин Штырь избегал его, потому… ну, потому что других городов было завались, а инстинкт выживания подсказывал ему, что Большому Койхрену 2 стоит подождать. С тех пор как он повстречал господина Тюльпана и понял, что его собственная изобретательность в сочетании с безграничной злостью напарника обещают им успешную карьеру, у него зародился План. Господин Штырь развивал их общий
2
Редчайший и зловоннейший овощ Плоского мира, благодаря этим качествам весьма ценимый гурманами (которые редко ценят что-то обычное и дешевое). Также прозвище Анк-Морпорка, хотя настолько плохо овощ не пахнет.
У них так хорошо все получалось, осознал господин Штырь, потому что рано или поздно народ размякает. Вот, например, троллья Брекчия. Как только маршруты поставки «шмыга» и «грязи» пролегли до самого Убервальда, а все кланы-конкуренты были истреблены, тролли размякли. Их тонны стали вести себя как светские лорды. И так было везде – большие старые банды и семьи достигали какого-никакого равновесия с обществом и становились особого рода бизнесменами. Они разгоняли приспешников и нанимали дворецких. А потом, когда возникали трудности, им требовались мышцы с мозгами… а Новая Контора готова была предоставить и то и другое.
Она этого ждала.
Однажды, думал господин Штырь, придет время нового поколения. Поколения с новым подходом, поколения, не скованного традициями. Поколения людей, заставляющих события свершаться. Господин Тюльпан, например, свершался на регулярной основе.
– Эй, ять, посмотри-ка на это, – сказал свершающийся Тюльпан, обнаружив еще одну картину. – Подпись Гогли стоит, а на самом деле ятская подделка. Видишь, как вот здесь свет падает? А листья на этом дереве? Если это писал ятский Гогли, то, наверное, ятской ногой. А скорее какой-нибудь ятский подмастерье…
Пока они убивали время в городе, господину Штырю пришлось пройтись вместе с господином Тюльпаном, оставлявшим за собой след из чистящего порошка и глистогонных таблеток для собак, по целому ряду городских художественных галерей. Господин Тюльпан на этом настаивал. Это был познавательный опыт – в первую очередь для кураторов.
У господина Тюльпана было инстинктивное понимание искусства, чего ему так не хватало в случае с химией. Его, чихающего сахарной пудрой и плюющегося порошком от потливости ног, проводили в частные галереи, где он скользил налитым кровью взглядом по нервно протянутым подносам с миниатюрами из слоновой кости.
Господин Штырь в немом уважении наблюдал, как его коллега произносит цветистые и пространные речи о разнице между старыми подделками – из кости – и изготовленными этим ятским новым методом, который выдумали ятские гномы, – из рафинированного масла, мела и ятского Духа Натрийхлора.
Он, шатаясь, подходил к гобеленам, долго рассуждал о высокой и низкой плотности, обливался слезами при виде буколической сцены, а потом доказывал, что гордости галереи – столатской шпалере тринадцатого века – никак не может быть больше сотни лет, потому что – видите вот это ятское сиреневое пятнышко? Не было, ять, тогда таких красителей. «Так… а это еще что? Агатский горшок для бальзамирования времен династии П’Ги Сю? Да вас, господин хороший, облапошили. Это не лак, а фигня какая-то».
Зрелище было поразительным и настолько зачаровало господина Штыря, что тот даже позабыл упрятать в карман пару дорогих безделушек. Хотя и знал про отношение Тюльпана к искусству. Когда им приходилось сжигать чей-то дом, господин Тюльпан для начала всегда выносил оттуда все по-настоящему уникальные произведения, пусть даже для этого приходилось потратить лишнее время на то, чтобы привязать хозяев дома к кроватям. Где-то под этими самонанесенными шрамами, в сердце этой клокочущей ярости, крылась душа истинного ценителя искусства, умевшего безошибочно видеть красоту. Так странно было найти эту душу в теле человека, вдыхавшего дорожки из соли для ванн.
Большие двери в другом конце комнаты распахнулись, открывая проход в темное помещение.
– Господин Тюльпан? – позвал господин Штырь.
Тюльпан прервал тщательное изучение столика – предположительно работы Топаси – с великолепной инкрустацией из десятков, ять, редчайших древесных пород.
– Чего?
– Настало время снова встретиться с заказчиками, – сказал господин Штырь.
Уильям уже готов был навсегда покинуть свой рабочий кабинет, когда кто-то постучался.
Он начал осторожно открывать дверь, но кто-то распахнул ее настежь.
– Вы абсолютно, абсолютно… неблагодарный человек!
Неприятно слышать такое в свой адрес, особенно из уст юной девушки. Простое слово «неблагодарный» она произнесла таким тоном, каким господин Тюльпан говорил что-нибудь вроде «ятский».
Уильям уже встречал Сахариссу Резник, обычно когда она помогала своему дедушке в его крошечной мастерской. Он почти никогда не обращал на нее внимания. Она не была особенно привлекательной, но и особенно страшненькой тоже не была. А была она просто девушкой в фартуке, которая все время изящно двигалась на заднем плане, занимаясь то уборкой, то составлением букетов. До сих пор Уильям успел понять о ней только одно: она страдала от излишней учтивости и ошибочно считала, что этикет и воспитанность – это одно и то же. Она путала манерность и манеры.
Теперь Уильям видел ее гораздо четче – в основном потому, что Сахарисса приближалась к нему, – и с легким головокружением, обычным для людей, убежденных, что они сейчас умрут, осознал, что она довольно красива с точки зрения нескольких столетий. Идеалы красоты с годами меняются, и двести лет назад при виде Сахариссы великий художник Каравати перекусил бы свою кисть пополам; триста лет назад скульптор Мове, бросив один лишь взгляд на ее подбородок, уронил бы себе на ногу резец; тысячу лет назад эфебские поэты согласились бы, что один ее нос способен отправить в путь не меньше сорока кораблей. И еще у нее были замечательные средневековые уши.
А вот рука у нее была вполне современной и влепила Уильяму болезненную пощечину.
– Эти двадцать долларов в месяц – почти все, что у нас было!
– Прости? Что?
– Ну да, он работает не слишком быстро, но в свое время он был одним из лучших граверов города!
– О… да. Э-э-э… – Неожиданно Уильяма захлестнула волна вины перед господином Резником.
– И вы их у нас отобрали не задумываясь!
– Я не хотел! Гномы просто… все просто случилось само собой!