Праведная бедность: Полная биография одного финна (с иллюстрациями)
Шрифт:
Противоречивые чувства боролись в Юхиной душе, когда он возвращался с Юрьоли: у него было такое ощущение, будто он раскрепощен и заново связан. Он уже видел неисчислимые прорехи, которые придется затыкать своими скудными сбережениями… Но во всяком случае он делал шаг вперед.
Вышло так, что, когда Юха прибыл с новостями на Пирьолу, они оказались втроем — он, хозяин и Рина. Что-то почти торжественное было в этой встрече, и хозяин щедро сдобрил ее надеждой, заявив, что берет все расходы по свадьбе на себя, раз уж его служанки всегда выходят замуж.
— Ты, Юха, был мне верным слугой. Оставайся таким же и на своем поле, и да благословит тебя господь, — сказал он и шутливо заключил: — Как ворона перелетает с поля на поле, так и Рина с Юхой летят с Пирьолы на Юрьолю.
Он весь так и сиял довольством.
Свадьбу сыграли невдолге на Пирьоле. В ее гуле бесследно потонуло все, что было доныне, кроме одного: беременности Рины. Она давала себя знать каждый час, даже когда шум гульбы начал затихать. Незваные гости во дворе здорово дрались, но жених об этом ничего не знал; упившись, он заснул на кровати в пекарной. Человек спал, но уши его были открыты, и звуки скрипки, мешаясь с гомоном голосов, проникали в усыпленное сознание и доставляли ему такое блаженство, какое этот странник по жизни ни разу не испытывал наяву и уже больше никогда не испытал и во сне.
Рине в эту ночь поднесли на сорок марок свадебных подарков. Это было вдвое больше того, что бывшая служанка Пирьолы получила за всю свою службу. Она выходила во двор унимать драчунов, и самые бойкие из них последовали за нею в избу на танцы и тоже одарили ее деньгами.
Торп стоял на безлюдье в далекой лесной глухомани. Он давно уже пустовал и до того обветшал, что никто больше не помнил его настоящего названия. Правда, обычно его называли Кряпсяля, но даже чужой в этих местах человек мог бы догадаться, что это не было его настоящим именем. Разношерстный народ обитал на нем, и его наградили бранной кличкой. После того как там поселились Юха и Рина, торп стали называть по прозвищу Юхи — Тойволой. И только Юрьоля, сердясь на Юху, когда тот опаздывал вовремя явиться на отработки или по другим подобного рода причинам, упорно продолжал именовать его хозяином Кряпсяли.
Молодые перебрались в свой новый дом под праздник всех святых. Погода и дорога были словно предназначены для того, чтобы развеять все чрезмерные Юхины упованья; он увидел путь, который будет проделывать в отработочные дни, в его наиболее характерном состоянии. Местами колеса по ступицу увязали в грязи, лошадь дергала изо всех сил, вытягивая шею, и в глазах ее мелькал страх, что ее засосет. Все имущество супругов находилось в телеге. Был тут Юхин шкаф — мечта его жизни на Туориле — и расписанный цветочками сундук Рины, из тех, какие делаются на севере. Была тут кровать — ее остов десять лет пролежал под домом Пирьолы, зато доски были новехонькие и сверкали белизной. За кровать заплатили серебряную марку и в придачу получили еще сноп соломы. Были тут ушат, ведро и подойник, был чугун с ножками, глиняная миска и четыре ложки; таким образом, из утвари кое-что имелось сверх надобности. Все это собиралось с бору по сосенке. Был тут и запас съестного, необходимого для начинающих торпарей: пять фунтов соленой салаки, лисфунт [14] хлеба, полбочки картошки и два фунта соли… За продукты расплачивались деньгами, и денег осталось как раз столько, чтобы расплатиться с возчиком. Таким образом, начало было многообещающим, если учесть, что многие торпари земли финской начинали в гораздо худших условиях и тем не менее добивались успеха. К тому же эта пара явно не испытывала недостатка в воодушевлении, а оно в таких случаях решает все. Затаенное ликование прорывалось в их голосах, когда они без умолку разговаривали с возчиком. В особенности Рина так и сыпала шутками, на которые была горазда в служанках, и гора ее живота отчаянно тряслась, когда она прыгала через глубокие рытвины, поспевая за подводой. Наконец завиделся торп — несколько серых строений под бревенчатыми крышами в унылой лесной глуши. Повозка подъезжала все ближе и ближе, пока не остановилась перед беззащитно открытой дверью. Ну что ж, теперь сгребай свои пожитки — и в дом! Первая оплошка не замедлила сказаться: хотя перед тем Юха и ходил в лес собирать валежник, но как-то «позабыл» принести домой хотя бы вязанку; не на чем было даже сварить кофе возчику. К счастью, поблизости оказалось несколько старых жердей от забора. С неимоверным трудом растопили очаг. Бледный день уже переходил в сумерки.
14
Лисфунт — мера веса, равная 8,5 килограмма.
Когда возчик уехал, вокруг них глухо сомкнулся суровый покой заброшенного жилища. Рина глотала слезы, вспоминая счастливую пору отошедшего девичества. Так вот что сулила ей судьба! Юха осматривался на новом месте и на каждом шагу замечал несметное множество всяких прорех. И всякий раз, вспоминая о том, сколько у них съестного, он невольно вздрагивал. Еды хватит на столько-то, — а дальше что? Ведь среди зимы работы не найдешь даже у крестьян.
Так началась торпарская жизнь супругов, вскоре обозначившаяся во всех своих исконных чертах. Она подчинила их себе внутренне и внешне — это сказывалось в их одежде и в том, как она сидела на них, в выражении их лиц, в бороде Юхи и прическе Рины, в их манере держаться. Еще не наступило рождество, а Рина в отсутствие Юхи уже меняла в деревне хлеб на кофе. Не проходило дня, чтобы супруги не вздорили между собой, а иногда и ссорились; это составляло смысл их жизни, каждый день отмечался этим, но прежде всего — прочной, тягучей монотонностью. Время от времени Юха ходил работать в деревню, и когда возвращался домой с дневным заработком в кармане — что-нибудь около шестнадцати пенни, бывал особенно раздражителен. Ему давали ужинать в том дворе, где он работал, и поэтому ужин дома ему не полагался, хотя он и был голоден. Он пил кофе и ворчал на жену за нерадивость. Рина оправдывалась беременностью и, распустившись с самого начала, такой и осталась. Ибо когда ребенок родился, за ним надо было ухаживать, а когда он подрос, она уже ожидала второго и, следовательно, по-прежнему имела основания быть ленивой и нерасторопной.
На первых порах жизнь как будто раздумывала, куда повести ей эту пару. Она раздумывала так до рождества и затем решила: пусть-ка они встанут на ноги, раз они только начали и воображают, что все у них идет хорошо. Лесоторговля, столь щедро облагодетельствовавшая все сословия финской земли, еще раз пришла на выручку Юхе Тойвола. В ту зиму верстах в четырех от торпа валили лес, и Юха ходил на рубку три месяца подряд. Он пробыл там и тот день, когда Рина, оставшись дома совсем одна, родила своего первенца, нареченного Калле Иоханнесом.
В тот вечер, возвратившись домой, Юха очень испугался и совсем не обратил внимания на то, что ребенок появился на свет до срока. Правда, он оправился от испуга, как только увидел, что все прошло благополучно, но все же у него осталось какое-то странное чувство смятения, причины которого он не понимал. Ему казалось, будто что-то грозное встало перед ним и спросило: «Как будешь жить дальше?» Ведь теперь придется кормить ребенка… При этой мысли Юхой снова овладела острая, мгновенная тоска. Снова вспомнилось о деньгах — они сейчас вроде бы и есть, но их все равно ни на что не хватит.
Короткий зимний день перешел в затяжные сумерки, затем в ночь. В избе Тойволы лежали три человеческих существа, которые безотчетно сторонились друг друга в ту ночь. Ребенок не хотел брать грудь и время от времени начинал кричать.
Тот февральский вечер был одним из тех редких жизненных моментов, когда и на долю самых примитивных натур выпадают глубокие душевные переживания. Жизнь сдержала свое слово и дала супругам Тойвола встать на ноги. Слух о том, что они преуспевают, дошел и до хозяина, хотя сам Юха очень уклончиво и туманно рассказывал ему о том, как идут у него дела. Хозяин уже знал, что на Тойволе есть корова, правда, не своя собственная, а взятая на подержание. Зато лошадь старая кляча, купленная на пасхальной ярмарке, — была своя. Что касается коровы, то за пятнадцать дней отработки хозяин разрешил пасти ее на своей земле, однако выгон для лошади, как утверждал Юха, он снимал в другом месте. Последнее казалось Юрьоле весьма сомнительным, и вот в разгар лета он отправился на торп. Не считаясь со своей больной грудью, он решил сам проверить, как живет-может его новый торпарь.
Хозяин не пошел прямо к жилищу, а, чуть не доходя до ворот усадьбы, свернул налево и вышел на край поля из лесу, в таком месте, где его нелегко было заметить.
— Что за черт! — совсем по-молодому вырвалось у этого старого, страдающего одышкой человека, когда он увидел начинания своего нового торпаря. — Так вот как они тут устроились! Со всеми удобствами!
Не просто негодование, а что-то другое всколыхнуло его старую душу. У него было такое ощущение, словно Юха исподтиха норовил сравняться с ним самим. «Так вот оно что!.. А ну, посмотрим!»
У Юхи было засеяно больше тунланда [15] земли, меж тем как до сих пор речь шла самое большее о пятнадцати капландах. [16] Ячмень тут рос удивительно хорошо, хотя земля долгое время лежала без обработки. Оказывается, Юха обнаружил оставшуюся от старых хозяев перепревшую навозную кучу и вывез ее на поле, а местами добавил свежего конского навозу, перемешанного с соломой. Ну что ж, все это куда ни шло… Но когда хозяин увидел поставленную Юхой изгородь, он не знал, смеяться ему или плакать. Новая, прочная изгородь тянулась через поле, отделяя возделанную землю от пара! Колья, шесты и вицы из ближайшего ельника! А за изгородью преспокойно стояла лошадь и рядом с нею лежала корова. Так вот какой выгон снимал Юха «в другом месте»! Вне себя от негодования, хозяин медленно двинулся по направлению к избе.
15
Тунланд — поземельная мера, равна 0,493 га.
16
Капланд — поземельная мера, равная 0,0154 га; 15 капландов —0,231 га.