Правее на солнце, вдоль рядов кукурузы
Шрифт:
– Девочки, жизни вас научит сам город. Совсем не обязательно ходить на все лекции. Ходите на лекции только тех преподавателей, которые достойны вашего внимания, которые не пересказывают учебники, а выражают свое мнение. Остальные преподаватели вам не нужны, они просто жалкие функционеры от образования, – хозяйка-интеллигентка снисходительно улыбалась, видя, как мы пугливо смотрим на нее. Ее мнение казалось нам слишком радикальным. Но ей стоило верить, ведь Софья Яковлевна сама была преподавателем и в прошлом директором крутой школы. – Лучше ходите в театры, на концерты, на выставки свободных художников. Здесь есть такие художники и музыканты, которых не встретишь в других городах. И чаще встречайтесь с мальчиками! Что может быть лучше студенческой любви! а 5 курсе выйти замуж, – сказала интеллигентка и лукаво, подсмеиваясь посмотрела на нас.
Она заварила кофе в турке и размяла сигарету «Родопи» в руках.
– Свободные художники и музыканты часто устраивают выставки и концерты в чьей-нибудь квартире,
Мы с Ирой Семенютой вконец засмущались. Ира была такой же, как и я, воспитанной домашней девочкой. Наставления хозяйки нас испугали. Ленинград представился нам городом соблазнов, обманов и каких-то сложных подтекстов, которые мы пока боялись постигать. Внешне он был очень советским городом, но хозяйка намекала нам на то, что был и другой Ленинград – в нем жили свободные художники и музыканты, а на «квартирниках» собирались странные личности. Мы с Ирой Семенютой решили, что пока мы не будем углубляться в эту тему. А вдруг эти соблазны увлекут нас и собьют с пути?! Ни на какие «квартирники» ходить не будем – а вдруг влипнем в историю, нас закроют там и не выпустят, привяжут к стулу и будут заливать нам в горло вино. Ну нет уж, лучше мы будем «обитать» пока в студенческих аудиториях!
Однако такое «школьное» настроение длилось у меня недолго. Я решила окунуться в пучину культурной жизни Ленинграда. Я отправилась на Финляндский вокзал, там рядом был отличный магазин «Грампластинки», купила диск «Джаз Чижика» и стала слушать Дж. Гершвина, а потом купила билет в Филармонию им. Д.Д. Шостаковича на настоящий концерт, где симфонический оркестр исполнил «маленький кусочек» из «Порги и Бесс». Мелодию «Колыбельной Клары» я обожала и слушала ее на главном своем «приданном» – магнитофоне «Весна» или заказывала на радио, в исполнении Эллы Фицджеральд или Дженис Джаплин. Я стала посещать ленинградские театры: Большой Драматический театр, там правил бал режиссер Георгий Товстоногов. Билеты достать было практически невозможно. Ходила в театр им. Ленсовета, на спектакли, которые ставил режиссер Игорь Владимиров, чаще всего для своей супруги великолепной Алисы Фрейндлих. Я любила Александринский театр – мне он представлялся настоящим имперским классическим театром. Мне нравились огни вечернего Невского, когда я возвращалась со спектакля домой. До сих пор сохранились театральные программки той поры.
Сегодня, 40 лет спустя, что прошли-пробежали с тех счастливых студенческих лет, я все же умудрилась найти эти несколько программок, которые чудом сохранились в моих бумагах и теперь просматриваю их с удовольствием и даже с пиететом. Вот, например, держу в руках программку концерта испанской гитаристки Ренаты Тарраго, Большой зал Филармонии. У меня в этой программке отмечено «Арабское каприччио» – видимо, больше всех понравилось мне. И, наверное, меня увлекло то, что эта пианистка приехала из Испании. Вряд ли бы я смогла услышать таких музыкантов мировой величины у себя на Крайнем Севере! Сохранилась программка за 6 копеек «Порги и Бесс», музыкальной драмы, которую я прослушала в Малом театре Оперы и Балета. Наконец-то я прослушала свою любимую драму от начала и до конца, что называется, живьем. Как будто побывала на Бродвее. Есть программка из Ленинградского мюзик-холла Ильи Рахлина. На этой сцене я слушала концерт Сергея Захарова – до его тюремного заключения и после. Сергей Захаров так и не смог прорваться в «первые ряды» шоу-бизнеса, по некоторым выводам критиков. Но для меня тогда, в начале 70-х Сергей Захаров представлялся символом свободного западного певца – во-первых, об этом «говорил» его голливудский облик, во-вторых, в то время он уже был победителем международных конкурсов «Золотой Орфей» в Болгарии и «Сопот-1974» в Польше. Есть программки Ленинградского Государственного Академического Театра Комедии. Но больше всего у меня осталось программок театра им. Ленсовета, видимо, я больше всех любила этот театр – «Земля Обетованная» по Сомерсету Моэму, «Круглый стол под абажуром» Вл. Арро, «Победительница» по А. Арбузову. Я даже знаю бар, в котором любил бывать И. Владимиров, я тоже заходила в него – это бар «Колибри» на Садовой.
Очень ярко я запомнила такую картинку, она крутится в моем мозгу как песенка с заезженной пластинки: мы с Виталиной Дорошенко отправляемся расфуфыренные на спектакль по Г. Ибсену «Любовь под вязами». Его ставил театр из Сан-Франциско, этот театр был консервативный, небродвейского направления. Виталина купила себе и мне билеты на спектакль и весь путь в театр она рассказывала мне, в чем разница между бродвейским и небродвейским направлением, а я относилась к этому иронически и фактически не слушала подругу. А зря – Виталина, между прочим, после окончания Университета стала известным театральным критиком в своем родном городе Запорожье. Но узнала это я только на встрече однокурсников, 30 лет спустя после окончания ЛГУ.
А тогда, в 70-х я просто подсмеивалась над ее сентенциями. Обратно, когда мы возвращались из театра, мы залюбовались на остроносый готический дом-корабль, который углом выходил на Кировский проспект. В белые ночи этот дом на Кировском проспекте напоминал гриновский корабль. Мы пришли ко мне на Марата – в то время я уже съехала с первой квартиры и перебралась в центр города – и всю ночь готовились
Главным человеком, который сформировал мои культурные пристрастия и вообще «сделал» меня как культурную личность был Владимир Борисович Фейертаг. Здесь основным было личное общение, контакт, обмен мнениями, влияние мощного авторитета. Но все по порядку. Когда я переселилась на Марата, я стала изучать свой район и довольно быстро нашла на Загородном проспекте Джазовый клуб. Я увидела скромную афишу «Лекция Владимира Фейертага. Что такое джаз?» Если честно, точное название той первой лекции я не помню. Программок не было. Я пришла. Крыльцо красивое, похоже почему-то на входы в нью-йоркские клубы. Зал небольшой, не особенно комфортный. Много молодых людей, одетых странно, с вызовом, в каких-то длинных шарфах, беретах, черных очках. Вышел мужчина с яркой еврейской внешностью, который показался мне старым. Но тогда Владимиру Борисовичу было всего лет 45. Тема лекции, в сущности, была будничной. Публика – обыкновенной. Ленинград утопал в обычном пепельном тумане и блеклом дожде. Но Фейертаг выступал так ярко, сочно и артистично, как будто это была особая лекция. Как будто именно это лекция должна была стать в жизни молодых людей судьбоносной – теперь они узнают о том, что такое джаз и после этой лекции их жизнь явно пойдет в гору. Когда мы вышли пить кофе, какой-то парень в кожаной куртке сообщил мне: «Фейертаг – это главный джаз-мэн Питера. Он еще в 60-х написал вместе с барабанщиком своего джаз-бэнда брошюру «Джаз». Сейчас ее просто не найти». «Но ведь, кажется, главный джазмэн – Давид Голощекин», – немного смущаясь, предположила я. «Нет, нет, Фейертаг», – убежденно ответил парень.
И я стала постоянно приходить в Джаз-клуб, хотя и не была горячей поклонницей джаза. Я наслаждалась ораторскими способностями Фейертага и его страстной убежденностью, что на свете нет ничего более совершенного, чем джаз. От Фейертага я узнала про Дюка Эллингтона, Эллу Фицджеральд, Джорджа Гершвина, Леонида Чижика, «Ленинградский диксиленд» и многое другое. И вот еще что интересно – Владимир Борисович постоянно слушал радиостанцию «Голос Америки» – в 70-х годах это было доступно немногим. И нам, ребятам из ленинградских дворов и подворотен, из простых семей он рассказывал про американские и западные джаз-бэнды, про встречи и дружбу со многими известными людьми в мире музыки. Все, что рассказывал нам тогда о музыке Фейертаг, я не слышала нигде и никогда. Я поняла, мне надо искать такие же рок-клубы и рок-тусовки. Ленинград был городом культурного андерграунда. Убеждена, именно в андерграунде – в полуподвальных клубах, коммунальных квартирах и в котельных – в 70-х «делалась» настоящая культура.
Кино занимало особую страницу в жизни ленинградского студенчества. Мы бредили режиссером Андреем Тарковским. Для нас он был кумиром, он был духовным вождем молодежи 70-х. Мы гордились тем, что Тарковский делал кино как Федерико Феллини и Вуди Аллен. Мы с Наташей Сеиной пошли в кинотеатр на 9-й линии Васильевского острова на фильм Тарковского «Андрей Рублев». Наташа Сеина была большеглазой, смешливой, но серьезной девочкой. Мы вместе учились в 4-й группе нашего курса, поэтому общались довольно часто. У Наташи была своя тусовка в общежитии, своя жизнь и множество баек и легенд об этой жизни. Я немного завидовала ей, потому что она хорошо учится и очень популярна в общежитии. «Ты широко популярна в узких кругах», – говорила я Наташе. «Общежитские» считали себя крутыми, им было не очень понятно, зачем я снимала квартиру и тратила деньги (30 рублей в месяц). Но я уже объяснила, почему я это делала. Я не испытывала чувства неполноценности, что была немного в стороне от курса, потому что у меня был свой план «покорения Ленинграда».
Мы с Натальей не поняли, почему Андрей Рублев всегда молчал. Молчал, когда был монахом Троице-Сергиева и Спасо-Андроникова монастыря и когда с Феофаном Иконником расписывал Благовещенскую церковь в Первопрестольной. Мы решили, что это режиссерский ход. Но позже я прочла, у Паолы Волковой, что и Андрей Рублев, и Феофан Грек проповедовали такую духовную практику как исихазм – молчание, внутренняя сосредоточенность, полное безмолвие.
С Ниночкой Алпатовой, которая, также, как я и Виталина Дорошенко, была золотой медалисткой, мы отправились в Колизей смотреть Тарковского – «Зеркало». Ниночка была славянкой с длинной косой, голубыми глазами и сложно организованной психикой. Ниночка не любила мыслить просто и однолинейно, ей нужно было усложнять все, что происходило вокруг. Она мыслила очень заковыристо, ребята говорили – шизоидно. Прямо перед сеансом в Колизее, Ниночка звонила из телефона-автомата какому-то мужчине, наверное, своему поклоннику, и он объяснял ей, как трактовать «Зеркало». Она вышла из телефона-автомата, кокетливо и задумчиво улыбаясь – это означало, что она знает некую тайну. «Зеркало» произвело на нас сильное впечатление.