Правее на солнце, вдоль рядов кукурузы
Шрифт:
И мать дождалась и не ошиблась – Костина звезда зажглась на российском небосклоне и в полную меру засветила людям. Звезда зажглась с опозданием – спустя два года после трагической смерти гениального художника. Люди в округе, далеко за пределами села Васильево по всему Татарстану, а потом уже и в обеих русских столицах стали восторженным полушепотом рассказывать: в одном татарском селе, в обычном деревенском доме стоят 400 картин, а может даже и больше, картины красоты необыкновенной, нигде таких нет. Говорят, даже Василий Шукшин интересовался творчеством самобытного художника, мечтал, чтоб он написал его портрет, но не успел. И люди, особенно коллекционеры живописи устремились в село.
Мне надо было торопиться – картины могли украсть. Деревенские жители очень доверчивы, они могли продать шедевры за бесценок или вообще раздарить.
Клавдия Парменовна встретила нас приветливо и рассказала кратко о сыне. Биография его была не очень насыщенной – насыщенными были последние 15 лет работы. Костя начал с интерната им. Репина, куда он поступил двенадцатилетним мальчиком. Подросток искренне и с обожанием влюбился в Сальвадора Дали, одного его признавая могучим талантом. Формальные поиски и академизм в живописи его не интересовали. Картину К. Васильева «Искушение Святого Антония» мне показал в Казани А. Пронин. Причем, Пронин долго не хотел демонстрировать картину, боясь, что я сочту ее подражательской. Он оправдывался: «Костя написал картину в тупиковый период, не в московский, а гораздо позже – в казанский, когда уходил от формальных поисков – в себя». «Да нет, «Искушение» написано смело и своеобразно», – возразила я Пронину.
Когда умер отец Кости и серьезно заболела сестра, Костя вернулся из Москвы в деревню. Позже Константину удалось вернуться к учебе – он закончил Казанское художественное училище. Студентом увлекался абстракционизмом, кубизмом, аппликацией. «Музыка ресниц», «Скрипка губ», «Икона памяти» – названия его аппликаций, составленных из фотографий. Закончив училище, Васильев приехал домой, к матери. Вместо мастерской – маленькая комнатка с печкой. Днем Константин работал художником-оформителем на заводе, ночью – писал свои произведения.
Я вспомнила, как в Сфинксе один «гений» говорил другому «гению»: «Главное – иметь просторную мастерскую с видом на Неву, тогда я точно напишу что-нибудь знаменитое, но по крайней мере обо мне все будут говорить». А у Константина была тесная комната с печуркой и наушники, в которые он слушал классическую музыку, в частности, Вагнера. И больше – ничего. О славе он не помышлял. Ему надо было успеть написать все, что задумал. И он написал: картины на славянские сюжеты, посвященные Дунаю Ивановичу, Ваське Буслаеву, Садко, Илье Муромцу, и из Кольца Нибелунгов – Вотану, Зигфриду. Краски насыщенные, очень яркие, мне показалось, как у Рериха: синий, голубой, сиреневый, изумрудный. По философии, я думаю, это русский космизм – вера в безграничную силу души человека и ее связь через традиции с Вселенной. Как рассказала Клавдия Парменовна, один раз за ночь Константин создал картину «Жница» и повесил ее над постелью матери. На картине девушка-славянка с голубыми глазами глубже речки Свияги, что протекает за деревней…
После моей статьи в «Комсомольской правде» про художника Васильева узнала вся Россия, его картины забрали в музей в Москву, он стал выставляться. Пробегая по лестнице на 6-й этаж, вечно занятый Хромаков крикнул мне на лету: «Отличная статья! Ты научилась отличать настоящие картины от подделок. Выпьем как-нибудь кофе и поговорим, что такое кракелюр…»
***
О выборе дальнейшего пути. В конце V курса папа прилетел в Ленинград, он пригласил меня в ресторан на Невском – кажется, это был «Кавказский», и папа держал речь. Он заявил, что я училась в прекрасном городе, получила отличный диплом, а тем временем БАМ построили – Тынду, Нагорный, Золотинку, Куанду и другие станции. Конечно, моей вины в этом нет – в том, что я не принимала участия в итоговом строительстве, так распорядилась судьба. Зато теперь начали строить Малый БАМ, от Тынды через Беркакит, Нерюнгри до Томмота. Уже по территории Якутии, по вечной мерзлоте. И пришло время мне отрабатывать свой диплом, и деньги, затраченные на меня государством и стать корреспондентом газеты «Индустрия Севера», в г. Нерюнгри. Меня там ждут.
– А до Якутска? Дотянут ли железную дорогу до Якутска?– спросила я и заплакала.
Я заплакала, потому что я ждала этих слов. Мне хотелось, чтоб мой труд пригодился в какой-нибудь газете на магистрали века, на моем БАМе. Папа привез мне хорошую весть – меня готовы принять в газете «Индустрия Севера».
***
40 лет спустя. Нас, «журавлят» раскидало по огромным просторам России – разлетелись мы, свили новые гнезда. Да, тогда, в Ленинграде 70-х мы были молоды и амбициозны. Мы были искренне влюблены в журналистику, в лучшую из профессий. Жизнь, конечно, кое-что поменяла, подкорректировала планы. Но, я думаю, даже те, кто ушел из профессии, в душе остался верен делу, выбранному в юности.
Мои однокурсники многого добились в жизни и в профессии, и я горжусь ими. Володя Беляев и Оля Данилова создали крепкую семью и навсегда остались жить в Мурманске. Сегодня Володя работает первым заместителем редактора газеты «Мурманский вестник», Ольга руководит отделом рекламы областной Филармонии. Залозя всю свою творческую жизнь посвятила детской газете «Ленинские искры» – 29 лет. Настоящий мэтр детской и молодежной печати, одна запись в трудовой книжке. После перестройки «Ленинские искры» переименовались в «Пять углов». Журналистика проникла во все сферы залозинской жизни: муж и дочь тоже отдали должное этой требовательной и капризной даме – журналистике. Дочь Залози закончила наш факультет, потом работала в изданиях Санкт-Петербурга и Праги, а сейчас преподает в Карловом университете.
Иринка Семенюта, моя первая подружка в городе на Неве, сразу после окончания вуза отправилась по распределению в г. Красноярск, в газету «Красноярский комсомолец» и проработала там 10 лет. «Красноярский комсомолец» был легендарной газетой, в ней творил когда-то Валентин Распутин, в газете всегда отмечался высокий градус духовной и творческой жизни. Ира Семенюта решила, что если не поедет по распределению, смалодушничает, то пропустит нечто ценное в жизни – то, что может произойти только в Сибири. И в этом смысле мы с Иркой похожи. Мы, как журналисты, хотели находиться в эпицентре событий, в краях великих строек. Совсем недавно, в период жизни, который я называю «40 лет спустя», Иринка Семенюта отправила мне почитать свой очерк, посвященный легендарному редактору газеты «Красноярский комсомолец» Л. Батынской, с которой ей посчастливилось работать, и которая дала ей первые уроки практической журналистики. Мне понравилось название очерка – «Еще бы день один, и год, и жизнь…» Вот Ирина трактовка этой философской фразы, принадлежащей, впрочем, Батынской – но под ней, наверное, мог бы подписаться любой журналист: мы пишем наши статьи, репортажи, очерки и повторяем про себя «еще бы день один…» Времени катастрофически не хватает, чтобы претворить в жизнь творческие планы. Поэтому так и хочется добавить: «еще бы год один… еще бы жизнь!»
И говоря эти слова, мы точно раздвигаем границы времени и пространства, и входим в другое измерение, в другую Вселенную, и нашими единомышленниками и попутчиками могут стать люди, жившие за много веков до нас. И мы с ними оказываемся в одном портале или в одной колее. Можно тут встретить Омар Хаяма, который сказал: «У меня тоже бывали моменты, когда мне хотелось остановить время…» Можно встретить американского писателя Делмора Шварца, который рассуждал: «Что такое время? Это и школа, в которой мы учимся, но это и пламя, в котором мы сгораем…» А можно в почетной Колее великих единомышленников обнаружить нашего современника Харуки Мураками, он тоже мучается над проблемой времени: «Время вообще движется? Еще как движется! Прошлое растет, а будущее сокращается».
Сегодня Иринка уже на пенсии, живет в станице под Ростовом-на-Дону, шьет из бархата сумочки на фермуаре, занимается вышивкой по высокой моде, возделывает сад и иногда посвящает время писательству. У нас интересный курс – писательством занимаются почти все. Нансен бы, наверное, проанализировав сей факт, захотела бы создать Колею писателей-однокурсников. Но не стилистов, нет – стилистами мы были только в юности! Сейчас мы по-другому видим течение времени и себя в его водовороте.
Мои подружки юности, члены Золотой колеи Галя Фонарева (Щербо) и Ниночка Алпатова стали очень популярными журналистами, каждая в своем регионе. Галя Щербо долгое время проработала собственным корреспондентом журнала «Эксперт» в Нижнем Новгороде. Премию за цикл выдающихся статей она получила из рук самого мэра Нижнего Новгорода. В крупнейшем российском городе, каковым является Нижний, принято ежегодно подсчитывать рейтинг влияния нижегородских журналистов на политиков региона и на бизнес-элиту. Я была приятно удивлена, узнав, что Галина входит в десятку самых влиятельных журналистов Нижнего Новгорода.