Правила бунта
Шрифт:
— Рэн может трахать хоть Ру Пола, если это сделает его счастливым. Но Фитц— плохая идея. Тут нет двух путей. Он просто…
— Тебя пугает?
— Да.
— Итак... что будем делать?
Я думаю об этом. Мне не требуется много времени, чтобы придумать ответ.
— Мы пошлем ему предупреждение и позаботимся о том, чтобы Фитц понял, что будут последствия, если он вздумает мутить дерьмо с нашим другом. Пошли, только надень что-нибудь, поганец.
Пакс ставит игру на паузу.
— Что, прямо сейчас?
— Да. Сейчас. У нас много работы.
Парень злобно ухмыляется.
Черные
Крадемся по грязной проселочной дороге, чтобы не пересечься с Рэном, спускающимся с горы. Мы идем пешком — двигатель машины Пакса чертовски агрессивен и достаточно громок, чтобы разбудить мертвых. Если бы мы с шумом поднялись на холм с этой тварью, задыхающейся и рычащей в темноте, все студенты были бы не в своих кроватях, а у окон к тому времени, как мы добрались бы до гребаной подъездной дорожки. Однако мы привыкли преодолевать проселочную дорогу пешком. Здесь мы бегаем каждое утро. Знаем каждый поворот, каждый камень и каждое дерево. Даже в темноте мы легко добираемся до академии.
Как обычно в это время, главное здание школы в полной темноте. В окнах нет света. Никаких признаков жизни внутри. Я едва могу разглядеть внушительные очертания строения, когда мы приближаемся, но чувствую его надвигающееся присутствие. У Вульф-Холла своя собственная жизнь. Зубцы вдоль карнизов, очень похожие на зубчатые стены, и башни на восточном и западном крыльях, отбрасывают ультра-черные тени, которые могли укрывать любое количество кошмарных существ. Плющ, который медленно поглощает внешнюю каменную кладку, обычно окрашенный в яркий нефритово-зеленый и огненно-красный цвета в дневные часы, выглядит как щупальца какого-то отвратительного монстра, который пытается сломать здание и пробиться внутрь. На каждой подпорной арке по бокам здания, сидят горгульи, их когти вонзаются в каменную кладку, злобно глядя на нас, когда мы спешим через розовые кусты, приближаясь с запада.
— Давай, — громыхает Пакс в темноте. — Сколько ты знаешь способов проникнуть в это место во внеурочное время?
— Около гребаной сотни, — отвечаю я.
Парень смеется.
— Отлично, чувак. Через прачечную?
Я киваю, соглашаясь.
— Через прачечную.
Это лучший способ попасть внутрь. Прачечная находится на первом этаже, и решетка, которую установили в прошлом году, чтобы выпускать пар и конденсат из сушилок, так и не была прикручена. Джон, постоянный сторож школы и разнорабочий, обычно хорошо справляется с подобными вещами, но по какой-то причине он упустил из виду эту маленькую деталь. На самом деле нам повезло.
Когда мы достигаем заднего западного угла здания, Пакс пробирается через подлесок, который вырос с тех пор, как я в последний раз возвращался сюда, придерживая его, чтобы я мог следовать за ним. Он снимает решетку с вентиляционного отверстия и через несколько секунд протискивается в отверстие размером два на два фута. Я следую за ним.
Белье пахнет почти так, как можно ожидать: моющим средством и отбеливателем, подкрепленным слабым запахом крахмала. В отличие от большинства школ-интернатов, автоматы работают не от монет. Многие студенты Вульф-Холла происходят из чрезвычайно богатых семей, и их родители съежились бы при мысли о том, что их ребенок делает что-то настолько банальное, как скармливание мелочи в промышленную стиральную машину. Ряды стиральных и сушильных машин здесь — это навороченные аппараты с мигающими огнями, программируемые
Мы сейчас не в том конце здания. В воздухе висит тягучая тишина, пока мы осторожно спускаемся по ступенькам мимо кабинета ночного охранника. Я задерживаю дыхание, ожидая, что Хью выскочит из маленькой комнаты, где он всю ночь смотрит развлекательные программы. Хватаю Пакса за шиворот рубашки, одними губами требуя, чтобы он подождал, чему парень явно не рад.
Мне нужно послушать. Нужно услышать…
Сдавленный кашель, фырканье, сухость в чьем-то горле, как раз перед тем, как начинается храп
— Хью спит на работе.
— Отвали от меня на хрен! — шипит Пакс.
— Давай двигайся.
Мы бежим так тихо, как только можем, ко входу в здание, в комнату справа, где проходят занятия по английскому языку. Дверь заперта. Могу ли я взломать замок? Конечно, могу. Однако я далеко не так искусен в этом, как Пакс, поэтому оставляю это ему.
Дверь распахивается.
Как раз перед тем, как мы входим, что-то справа от меня привлекает мое внимание: пожарный щиток. Деревянный ящик, выкрашенный в ярко-красный цвет, внутри которого висит пожарный топор.
Просто чертовски идеально.
В мгновение ока открываю ящик, и полированная рукоять топора прекрасно ложится в мою руку в перчатке. Кожа скрипит, когда я сжимаю пальцы. Лицо Пакса загорается при виде топора.
— Да, парень. Да, черт возьми. Мне нравится твой стиль. — Его глаза сверкают серебром в монохромном лунном свете, льющемся через окна кабинета, полные безумного возбуждения.
Это одна из тех ситуаций, когда Пакс оживает — когда ему удается что-то уничтожить. Я видел, как он разносил гостиничные номера голыми руками. Нет ни одной марки телевизоров, которая выдержала бы Пакса Дэвиса. Мы быстро приступаем к работе, понимая, что то, что мы собираемся сделать, создаст много шума. Если нас поймают здесь, будут серьезные последствия. Нас, конечно, не исключат, но жизнь станет гораздо менее благоприятной, это точно. Позвонят нашим родителям. Факт. Мы будем под колпаком до окончания школы. Факт. И нам никогда не разрешат общаться с другими людьми после уроков или по выходным. Факт. Мы будем прикованы к дому. Факт. Может быть, нас даже заставят переехать из Бунт-Хауса в главное здание, чтобы контролировать каждый наш шаг.
Ни один из этих результатов не является приемлемым, что оставляет нам только один вариант.
Не попадаться.
Делаю первый взмах топора. Вес его кажется таким правильным. Он поет, со свистом рассекая воздух, и громкий треск, следующий за этим, приносит огромное удовлетворение. Я чувствую этот треск, мои зубы стучат друг о друга, и отшатываюсь, глядя на гигантскую дыру, которую только что проделал в антикварном столе красного дерева Уэсли Фитцпатрика. Осколки торчат под различными углами; мелкие щепки дерева дождем падают в воздухе, приземляясь на рукава и капюшоны черных толстовок, которые мы надели на наше раннее утреннее приключение.
Вытаскиваю топор, размахиваюсь и снова обрушиваю на стол. И еще раз. И еще. Я работаю топором до тех пор, пока руки не ослабевают, став бескостными, как лапша, и больше не могу поднять эту штуку над головой.
Черт. Письменный стол разбит вдребезги. Как будто эта чертова штука самопроизвольно взорвалась.
— Чувак, — говорит Пакс. — Это было чертовски круто.
Так оно и было на самом деле. Обычно я чувствую себя таким живым только тогда, когда по моим венам течет запрещенное вещество.