Правила одиночества
Шрифт:
– А разве здесь вы не платите взятки?
– Плачу, конечно, но это не соизмеримые цифры, кроме того, здесь есть некий честный психологический аспект, здесь ты платишь для того, чтобы получить что-то взамен, какие-то уступки, льготы, для облегчения бизнеса. В принципе можно и не платить, никто с тобой ничего не сделает. Потратишь больше времени, нервов. В Азербайджане не платить нельзя, и платишь только за то, чтобы тебе позволили работать, приходит чиновник и говорит – дай мне мою долю. В нашем городишке простаивала чайная фабрика, ее купили турки, вложили деньги, привезли новое оборудование, через два года все бросили и уехали. В числе прочего, мэр города требовал от них не платить рабочим высокую зарплату, потому что зарплата всех остальных горожан, в том числе и его собственная, официальная, выглядела просто пособием для нищих.
– Ну, что же, понятно. – Она что-то пометила в лежащем перед ней блокноте и задала новый вопрос: – В России на сегодняшний день проживает два миллиона азербайджанцев, вы участвуете в жизни диаспоры?
– Если только самим фактом моего существования здесь, – ответил Караев.
– Я имею в виду активное участие в общественной жизни.
– Нет, и честно говоря, я вообще против всяких общин, коллективных мероприятий еще с пионерских лет. Откровенно говоря, меня это слово ужасно раздражает. Вообще в общности по национальному признаку присутствует некий элемент атавизма, стадность какая-то. Цивилизация – это, когда люди объединяются по единству культурных ценностей. Но в данном случае, я считаю, что до тех пор, пока общность по национальному признаку существует как нечто бесформенное – это нормально, но с того момента, когда это приобретает признаки организации с лидером, публичными заявлениями, – она приносит только вред. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, я за то, чтобы помогать землякам, найти работу, жилье, и я делаю это, но я против того, чтобы устраивать политическое шоу.
– Но община защищает права азербайджанцев в России, – возразила Севинч, – разве это плохо?
– Знаете, мне не нужны права азербайджанца, я вообще не понимаю, что это такое, у меня есть права человека и этого достаточно. Меня ведь, как раз и оскорбляет то, что меня выделяют из толпы по этническому признаку, а они этот признак как раз и усугубляют. Если на рынке убили азербайджанца, то его убили вовсе не потому, что он азербайджанец, а из-за того, что не поделили территории, из-за бизнеса, а все эти непрошеные защитники поднимают шум, раздувают дело, придают ему политическую окраску. Журналисты подхватывают и привлекают внимание обывателя: глядишь, получается, как в анекдоте; то ли он украл, или у него украли, но репутация испорчена. Я понимаю афганцев, покинувших свою страну вместе с советскими войсками, они не могут вернуться на родину, это угрожает их жизни. Я признаю это право за кубинцами, живущими в Штатах, Фидель не пускает их обратно. Но всех остальных я не понимаю. Если ты выбираешь для жизни чужую страну, то ты выбираешь язык и культуру этой страны. В Россию надо интегрироваться, а не обособляться в ней. В Америке, кроме негров, никто не кричит о своих правах этноса, там о национальности вспоминают в последнюю очередь, да и негры больше напирают на то, что их насильно привезли в эту страну из Африки, то есть обратная ситуация. В царской России не было ни одного национального образования, и это делалось для того, чтобы не сеять национальную рознь. Возвращаясь к вопросу об общине, я хочу сказать вот что, единственное без чего я не могу обойтись в чужой стране – это религия, но она всегда со мной. Нужны обряды? В России есть мечети. А если же мне понадобится дым отечества, то я сяду в самолет и получу его в полной мере из первоисточника.
– Я была в Сибири, там азербайджанская диаспора собирается открыть школу на азербайджанском языке, – сказала Севинч.
– Похвально, хотя это все равно, что русскому поехать в Англию и учиться на русском языке. Не имеет никакого значения, на каком языке ты получаешь знания. Для того чтобы дети имели представления о собственной культуре, достаточно воскресной школы в арендованном помещении и ничего не требовать от принимающей стороны, поверьте, это раздражает людей и не приносит нам пользы. Горбачев окончательно утратил расположение народа после того, как издал закон о защите чести и достоинства президента.
– Ну, что же, ваша позиция мне ясна, большое спасибо за интервью, – Севинч выключила диктофон и убрала его в сумку, – должна признать, что ваше мнение отличается от мнения всех опрошенных мною людей, но возможно вы и правы. Еще раз спасибо, я пойду. Она поднялась. Караев тоже встал.
– К сожалению, не могу вас проводить. – Сказал он.
– Спасибо, не нужно. До свидания.
До свидания. Счастливого пути.
Вид на жительство
Опорный пункт милиции находился в обшарпанном подъезде жилого дома. На стенах висели листовки – цитаты из инструкций МВД и ксерокопированные портреты, в основным «фотороботы», разыскиваемых преступников. Караев дождался своей очереди и вошел. Прием вели одновременно два участковых инспектора, сидевших друг против друга: капитан, примерно одних лет с Караевым и совсем еще молодой рыжеватый лейтенант. Оба говорили по телефону, не обращая внимания на посетителя. Из двух раций, лежавших на столах, доносились голоса и радиопомехи.
– Здравствуйте, – сказал Караев, – мне нужно оформить свое проживание в Москве, к кому из вас я могу обратиться.
Поскольку никакой реакции не последовало, он положил файл со справками на стол капитана, и подсел к нему. Закончив разговор, капитан произнес одно слово – паспорт.
Караев достал паспорт и протянул ему. Капитан посмотрел паспорт, бумаги и спросил с заметным украинским акцентом.
– Значит, хочешь получить регистрацию.
– Не получить, – ответил Караев, – продлить, только я не заметил, когда мы перешли на тебя.
Капитан посмотрел на Караева и сказал иронически.
– Звиняйте дядько, вырвалось.
– Бог простит, – ответил Караев.
Лейтенант оторвался от телефонной трубки и с ухмылкой произнес.
– Скажите, пожалуйста.
Караев обернулся к нему, но тот продолжил говорить в трубку.
– Я же вам сказал, участкового не вызывают на дом, участковый сам приходит, а на дом вызывают наряд милиции. Вот звоните ноль два, и они вашего мужа заберут, а у нас, тем более, сейчас, приемные часы.
– С какой целью вы проживаете в Москве, – спросил капитан.
– С целью снискать хлеб насущный, – ответил Караев.
– Можно ясней и подробней.
– Можно, – согласился Караев, – у меня здесь бизнес.
– На рынке, наверное, торгует, – встрял лейтенант, – они все тут на рынке торгуют.
– Какой бизнес? – Спросил капитан.
Караев, кивая на лейтенанта, сказал, – товарищ прав.
– По вашему виду не скажешь, что на рынке торгуете.
– Ну, я же не сам стою за прилавком, – пояснил Караев, – я организатор, а торгуют продавцы.
– Земляки конечно.
– В основном, но есть и другие, женщины, например.
– Баб, небось, русских нанял, – вновь подал голос лейтенант.
– Ну, почему же, смуглянки, хохлушки.
При слове хохлушки капитан бросил на Караева быстрый взгляд.
– А смуглянки это кто, свои что ли, – с неприязнью спросил лейтенант.
– Нет уважаемый, смуглянки, это молдаванки.
Лейтенант издал смешок. Караев добавил.
– Песня была такая, вот капитан, наверное, помнит?
Капитан неопределенно дернул головой и задал новый вопрос.
– Давно в Москве?
– Давно, – сказал Караев, – я могу получить справку.
– Ну, наверное, можете, – будто с сожалением произнес капитан, – все бумаги имеются; заявление ответственной квартиросъемщицы, копия финансово-лицевого счета, выписка из домовой книги, только бежать придется, в смысле поставить надо, за прописку. У нас в России так принято.
– Я знаю, – ответил Караев, – только зачем же бежать, у меня все с собой.
Он открыл стоящий в ногах дипломат, извлек оттуда две бутылки водки и поставил на стол, – когда мне зайти за справкой?