Шрифт:
Часть первая
Девушка в шерстяных носках
Осенним днем, у окна городской квартиры стоял сорокалетний мужчина, и смотрел во двор так целеустремленно, словно ждал чего-то. Проследив его взгляд можно было увидеть внизу приземистое одноэтажное здание таинственной бюджетной организации, нагло огородившей часть прилегающей территории железным заборчиком. Слева от нее на возвышенности рябила разноцветьем детская площадка. Справа, поодаль, выступало здание почты, на фронтоне которой, было вывешено шесть огромных цифр. И всюду стояли жилые многоэтажные дома, типовые, но разноцветные, в палитре были цвета; бело-желтый, бело-коричневый, бело-синий и бело-серый,
Караев был изрядно сед, выше среднего роста, широк в плечах. Старые, протертые до дыр джинсы, красная футболка с надписью СССР на груди, на босых ногах массажные тапочки. За его спиной посреди кухни на некрашеном деревянном столе, высилась радующая глаз початая бутылка грузинского коньяка, и разнообразные закуски: сыр, колбаса, масло, икра, буженина. Тяжело вздохнув, он, наконец, видимо не дождавшись откровения, покинул свой пост и сел за стол. Наполнил рюмку, поднес ее ко рту, и остановился, услышав шорох, доносящийся из комнат. Повернул голову, в сторону прихожей. Звук усилился и через пару минут, из бокового дверного проема выплыл женский зад, затянутый в трико синего цвета. Девушка пятилась, наклоняясь вперед, елозя перед собой тряпкой. Выждав пока она приблизится, произнес:
– Послушай, мне неловко есть, в то время как ты моешь пол.
Девушка выпрямилась, повернулась к Караеву, вытянув нижнюю губу, сдула волосы, упавшие на лицо и, проведя запястьем по лбу, неожиданно сложно ответила:
– У нас есть два решения этой проблемы, либо вы перестаете пить, я хотела сказать есть, либо я перестаю мыть.
Маша высокая стройная, но, увы, некрасивая девушка, у нее длинные русые волосы, бледная, нездорового вида кожа, светло-серые, почти бесцветные глаза, правильный нос, под которым, заметен пробивающийся светлый пушок, длиннющие ноги в толстых шерстяных носках и маленькие холмики грудей, выпирающие из тесной маечки. Ноги и грудь Караеву нравятся, все остальное нет.
– Действительно, – после паузы сказал он, – что-то я замысловатое выдал, вернее противоречивое, ну ты девушка умная, понимаешь, что это приглашение к столу.
– Догадываюсь, – ответила Маша, – спасибо, только если вы не возражаете, я хотела бы домыть полы. Вы же мне за это платите деньги.
– Полы надо домыть обязательно, – заметил Караев, – и речи быть не может о том, чтобы бросить их в таком виде.
– Спасибо, – девушка нагнулась, продолжила свое занятие.
– Одного не могу понять, – глядя на нее, произнес Караев, – как ты с твоим острым едким и даже не побоюсь этого слова аналитическим умом, решила актрисой стать.
– Я не на актрису учусь, – не прерывая своего занятия, ответила Маша, – я же вам говорила я на экономическом факультете.
– Действительно говорила, вспомнив, согласился Караев. – Это, между прочим, правильное решение, актрисам сейчас нелегко приходится. Снимают, не снимают? Зарплата нищенская. Сейчас время экономистов.
Он замолчал. Задумался. Домработница у него появилась недавно. Машу ему порекомендовала Лена Воронина бывшая сокурсница, с которой у Караева когда-то был длительный роман и на которой все друзья советовали ему жениться, Лена была дочерью тогдашнего замминистра торговли. Друзья завидовали, его будущее виделось им в радужных перспективах. Но Караев скучал по дому, собирался делать карьеру у себя на родине. К тому же мать была против женитьбы на русской девушке, против русских она ничего не имела, но интернациональные браки не одобряла. «Все добро, что я видела в жизни, – говорила она, объясняя свою позицию, – я видела от русских, в трудную минуту всегда они приходили мне на помощь. Но мы разные, в этом все дело». Тем не менее, Караев предложил девушке, поехать с ним в Азербайджан. Лена отказалась наотрез и назвала Караева ненормальным, как можно было поменять Москву на провинциальный город. После этого все как-то очень быстро стало на свои места. Караев действительно
– Понимаешь, – заговорил он после долгой паузы, есть такие навязчивые понятия; у нас в школе на уроке труда учитель спрашивал: «Скажите дети, где в СССР находится самое крупное месторождение магнитной руды?», и мы в один голос, довольные отвечали: «в Магнитогорске». «Неверно, – говорил учитель – в Курске. Это знаменитая Курская магнитная аномалия». На следующем уроке он повторял свой вопрос, и мы в один голос вновь отвечали: «В Магнитогорске». Поэтому, как в партийной считалке, – мы говорим партия, подразумеваем Ленин. Говорим театральный вуз, подразумеваем – актеров.
Караев ждал от девушки, какой-нибудь реакции на свои слова, но та продолжала сосредоточенно мыть пол, тогда он поднял рюмку, выпил, закусил по потемкински лимоном, затем встал и вновь подошел к окну.
– Дождь начался, – заметил он, – а мы тут с тобой в неведении.
Маша в это время гремела железным ведром, поэтому не слышала его слов, но Караев не замечая этого, продолжал говорить.
Моя мама была скрупулезным человеком и всегда сетовала на то, что в редких письмах к ней, я не указывал индекса, из-за этого письма шли очень долго. Но я не писал индекс, потому что никогда не запоминал его. А сейчас помню, потому что смотрю на эти шесть цифр из окна каждый Божий день, они горят перед моими глазами, как небесные письмена, я их вижу, даже когда закрываю глаза и ложусь спать. Правда, письма писать некому, мамы уже нет в живых.
Он обернулся, Маша, закончив с мытьем, вылила грязную воду в унитаз, убрала ведро. Стоя у открытой двери в ванную спросила.
– Можно я приму душ?
Она стояла, чуть наклонив голову набок, со странной усмешкой на устах.
– Конечно, – ответил Караев, в некотором недоумении, – пожалуйста.
– А вы не дадите мне полотенце?
– Там есть.
– Чистое?
Караев принес из комнаты полотенце и протянул Маше. Девушка взяла его и исчезла в ванной. Мужчина некоторое время стоял перед закрытой дверью, слушая шум падающей воды. Затем вслух произнес: «Что бы это значило»? Взялся за дверную ручку, осторожно попытался повернуть, но дверь изнутри была заперта. Тогда он прошел в кухню, наполнил рюмку, подошел к окну, поставил рюмку на подоконник и, сунув руки в карманы, вновь стал смотреть во двор. Так он стоял до тех пор, пока Маша со словами, – я готова, – не вышла из ванной. Теперь она была в длинном цветастом платье. Караев предложил ей стул, поставил перед ней чистую тарелку.
– Накладывай сама. Пить будешь?
– А у вас пиво есть?
– Я пиво не пью.
– Жалко, – сказала Маша.
– Но пиво у меня есть, – вспомнил Караев, – странно, но есть.
Он встал, открыл холодильник и вытащил оттуда бутылку пива.
– Это в самом деле странно, – улыбаясь, заметила Маша, – прикиньте, я тоже не пью обычно, но, почему-то сейчас захотелось пива. А, ну точно, я на обед приготовила себе спагетти с сыром, а сыра кусок оставался, ни туда, ни сюда, вот я его весь перетерла в спагетти, видать переборщила.
– Однако не исключено, что тебя само пиво позвало, – предположил Караев, – помнишь, как у Кэрролла в «Зазеркалье» на бутылочке было написано «выпей меня».
– Не исключено, – согласилась Маша, – но я материалистка, так что все-таки это спагетти с сыром.
– При старом режиме это называлось макароны по-флотски, – сказал Караев. Он откупорил бутылку и налил в бокал. Сел напротив, потянулся за рюмкой, не обнаружив ее, встал и взял рюмку с подоконника.
– Твое здоровье, – произнес он, и выпил.