Правила одиночества
Шрифт:
– Спасибо, – Маша сделала несколько глотков и слизала оставшуюся на губах пену, – не хотите посмотреть?
– Посмотреть, – удивился Караев, – на что посмотреть.
Маша засмеялась.
– На уборку, в смысле проверки. А вы про что подумали?
– Ни о чем, поэтому и спросил. Спагетти говоришь, а ты готовишь, наверное, хорошо?
– Да, я очень хорошо готовлю, – несколько вызывающе ответила Маша.
– Молодец, – похвалил Караев, – среди нынешней молодежи это редкость, я девиц имею в виду, – пояснил он.
– Я поняла.
– А ты хозяйственная, это хорошо, значит, повезет кому-то, тому, кто на
– Вот уже не знаю, – скептически сказала Маша.
– А что так?
– У меня высокие требования, я хочу добиться в жизни успеха, сделать карьеру, поэтому мой муж должен будет что-то представлять из себя, мне соответствовать. Я со своим молодым человеком рассталась из-за того, что он не знал, чего он хочет, шарахался из стороны в сторону, то одно хотел, то другое. То он режиссером хотел стать, проучился три года, потом бросил, сказал, что хочет стать яхтсменом.
– Человеку свойственно искать, заблуждаться, – это ты зря. Однако я смотрю, с тобой не очень-то забалуешь.
– Это точно, – подтвердила Маша, – со мной не забалуешь. И никому не советую.
Теперь в ее голосе звучала шутливая угроза.
– Да ты ешь, – предложил Караев.
– Я не хочу, спасибо.
– Я тоже не хочу.
– А почему едите?
– Видишь ли, дорогая, я не ем, я закусываю.
– Ну и че, какая разница, не вижу.
– А ни че, разница в степени, можно есть, а можно заедать, то есть закусывать. В последнем случае это действие вторично, оно дополняет выпивку.
– Какие тонкости, – с усмешкой сказала девушка, – а откуда вы так хорошо знаете русский язык?
– Тебе сколько лет?
– Двадцать…три, – помедлив, ответила Маша, – а какое это имеет отношение к моему вопросу?
– Самое непосредственное. Когда мне было двадцать три, я жил в другой стране.
– Это в какой же, – удивилась девушка.
– В СССР, и государственным языком был русский.
– А-а, так, и я в ней родилась, – разочарованно произнесла Маша, – но забываю все время.
– Дык. В этом-то и дело, – повысил голос Караев, – все очень быстро об этом забыли. Семьдесят лет жить в одной стране, а теперь удивляться хорошему знанию русского языка у нерусского и его присутствию в России. А ведь Экзюпери призывал к ответственности за прирученных.
– Я ни в чем не виновата, – неприязненно сказала Маша, – не кричите на меня.
– Ты нет, но твои бритоголовые ровесники вылавливают одиноких брюнетов и избивают их. И я вовсе не кричу, я просто повысил голос. Знаешь, такие слова: – «И возвысил он свой голос и заплакал»?
– Нет, не знаю. А вас кто-то избил? Скинхеды? – спросила Маша.
– Ты шутишь, наверное, разве я похож на человека, которого можно безнаказанно избить? Конечно, нет: но я вчера сломал нос одному из этих ублюдков. Теперь меня совесть мучает. У меня всегда так, если набью кому-нибудь морду, потом жалею, если промолчу, не отвечу – поедом себя ем, в трусости попрекаю. Он был совсем ребенок, лет шестнадцать не больше, но в нем было столько ненависти, злобы. Это что-то напоминает – прыщавые, фашиствующие юнцы.
– Это же хорошо, если вас мучает жалость, – успокаивающе сказала Маша, – значит еще не все потеряно.
– Не все, – согласился Караев, – к сожалению, к сорокам годам хотелось бы потерять больше.
– Извините, если я вас чем-то обидела, я не хотела.
– Куда ты?
– Мне еще пыль надо вытереть. Спасибо за угощение.
Она встала и ушла с серьезным видом. Караев тоже встал, подошел к плите, включил чайник, вернулся, сел, положил руку на стол, стал барабанить пальцами. Было видно, что он взвинчен. Их было несколько человек, этих юнцов – скинхедов. Он вышел за сигаретами, прогуляться перед сном, это было вчера вечером. Дело происходило на автобусной остановке. Подростки вели себя шумно и вызывающе, видимо вследствие неумеренного потребления клинского продвинутого пива. Громко смеялись, отпускали грубые шутки в адрес окружающих, не стесняясь в выражениях. Затем их внимание привлек чернявый юноша неарийской внешности. И они стали задирать его. Юноша не отвечал, видимо был из интеллигентной семьи, подтверждением чему служила скрипка в футляре, которую он держал в руках, и это еще больше раззадоривало парней. Проходящий мимо Караев, остановился и посоветовал парню: «Что ты смотришь на них друг, возьми свою балалайку и тресни кого-нибудь по башке». Юноша лишь глянул на него с укором. А скинхеды словно этого и ждали, тут же набросились на советника. Юноша как это часто бывает, тут же ретировался, оставив Караева одного. Сначала он дрался в полсилы, защищаясь и понимая, что имеет дело с подростками, но, чтобы не быть избитым, ему пришлось драться всерьез. Удары парней, сыпавшие на него градом, особого вреда ему не причинили, но зато один подросток, получив удар в лицо, с воплем упал на землю, и к удивлению, Караева этого оказалось достаточно, чтобы скинхеды разбежались.
Из комнаты донесся грохот, и этот звук вернул Караева в действительность. Он пошел на шум и увидел девушку, поднимающую гладильную доску.
– Извините, – виновато произнесла девушка, – вот, грохнулась.
– Ничего, – успокоил ее Караев, – она часто падает.
– Это потому, что она на проходе стоит, надо убрать ее, куда-нибудь, убрать? – предложила.
– Не надо, имущество мужчины должно всегда находиться у него перед глазами, так говорила моя мама.
– А почему у вас только к гладильной доске такое отношение, – спросила Маша, – а остальное имущество?
– Остальное не мое, – пояснил Караев, – я снимаю эту квартиру. Здесь моего, только эта доска, картины на стенах, и кактусы на подоконниках.
– Ничего себе, – поразилась девушка, – снимаете такую большую квартиру, один. А мы в общаге живем вчетвером в одной комнате. Какой смысл платить лишние деньги, я-то думала у вас семья.
– Ну, почему сразу семья, а не, допустим клаустрофобия?
– А у вас клаустрофобия? – спросила Маша.
– Ненавижу эту женскую манеру, отвечать вопросом на вопрос. Нет, у меня мизантропия.
– Честно говоря, я не знаю, что означают все эти словечки обозначают, – призналась Маша, – а семья это первое, что пришло мне в голову.
Маша подошла к висевшей на стене картине и стала протирать раму. Затем перешла к другой. Картины висели на каждой стене, их было около десятка: пейзажи, натюрморты. Протерев раму, Маша некоторое время рассматривала картину, затем бралась за следующую. Караев наблюдал за ней, медля уходить.
– Вы художник, – спросила Маша.
– Нет, – ответил Караев, – я инженер-технолог пищевого производства, специализировался на консервировании продуктов.