Правила весны
Шрифт:
Тах молчит.
— Все!
Вскакивает Нина.
— Я, он, ты — все первосортные бурсаки. Почему мы до сих пор молчим. Начальник занят, его никогда не бывает в фабзауче. Завуч и педагоги из старых школ, со старыми привычками. А мастера?.. Предлагаю выпустить газету под заглавием: «Война бурсе».
— Есть.
— Я, когда шел сюда, никак не мог представлять этого, — недоумевает Тах.
Глаз быстро, быстро моргает.
— Завтра отпечатаем материал. Потом соберемся и все сверстаем.
Тах, уходя, бормочет: — Не думал, не думал… Излишняя резвость, ошибки как везде… Но это слишком.
— Ребята, не расходись. Давайте поговорим без Таха.
— Тебе слово, Бахнина.
— Статью Таха я считаю слишком мягкой. У нас хуже… Ну, вам понятно…
— Что предложишь?
— К следующему номеру, каждый из нас должен подметить все нелады и сделаем коллективную громобойную статью.
— Предлагаю это же сделать и по мастерским.
— Есть, ребята?
— Есть.
— Баста. Только держитесь. Достанется здорово.
Юрка разбил руку. Отсиживается с «куклой» дома.
Толька в спецовке, в сапогах, лежит на постели, курит, вздыхает, плюется. Его сегодня за скандал в цеху сняли на целый день с работы.
Нудная тишина.
Бродить по замусоренной комнате, считать гвозди, вбитые в стену, чертить пальцем по запыленному окну, свистать — надоест.
— Что делать? Может Юрка проголодался?
Притащил кипятку. Кипяток бесвкусен, обжигает рот.
В такой жратве нет ничего веселого.
Опять бродит по комнате, ловит мух и сажает в паутину к пауку. Тот их тискает. Они по-человечьи в смертельном страхе блажат, ревут, надрывают свои голоса…
Юрка заглядывает во все уголки, тайники… И вдруг… стоп! Что это?..
На постели Самохина непорядок — лежит пригорюнившись ключ от самохинского сундучка.
Тот ключ, который Самохин так ревностно бережет и «прячет.
— Любопытственно. Ах елка зеленая, что делать?.. Фактура, у Самохина что-то интересное спрятано.
Здоровая рука прямо зудит:
«Сунь ключ в замок. Поверни и готово».
Толька лежит, повернувшись к стене.
— Была не была… смотрю.
Сундучок вытащен из-под койки… Трр-рик. Крышка откинута.
Юрка, открыв рот, округлил по-птичьи глаза… Захлопывает крышку, опять открывает и то же самое.
— Толька! Брось из себя памятник корчить. Посмотри только… Здорово же… Фу-ты, ну-ты…
Толька медленно опускает ноги, щурится.
— Тебе все не сидится… сейчас и то пристает… Не посмотрю, что больная рука…
— Гав-гав-гав! — передразнивает Юрка — и уже серьезно:
— Ты не лайся… подойди и взгляни… Сразу расширение зрачков получишь.
Толька нехотя встает, подходит и нагибается.
— Моя кожанка. Как она сюда залезла?
Юрка быстро разрывает содержимое сундучка.
— Грицин французский ключ. Моя готовальня… А мыла… мыла-то сколько!.. Папиросы — «Рекорд», «Сальвез», все, что мы раньше курили. Во куда они исчезали!
Сундучок наполнен вещами, которые еще так недавно существовали, как коллективные. На дне Юрка откапывает Чебин расписной кисет. В кисете толстая пачка желтых трепанных рублевок. Это те самые рублевки, из-за которых…
— Вор…
Едва слышно шипит Юрка, потом вскакивает, как бы уверяя себя:
— Конечно, вор… С нами… свой парень… От дурак!
Толька швыряет кожанку.
— Вы все свои в доску!..
Он курит, плюется и ходит по комнате, отшвыривая ногами табуретки.
Юрка сидит на корточках как пришибленный, боясь подняться…
В таком положении их застает прибежавший с работы Шмот.
Шмот удивленно шмыгает «фитькой», раздевается, подходит, разглядывает раскрытый сундучок, для него здесь нет ничего интересного. Бежит мыться.
Юркино оцепенение проходит, когда появляемся мы — Чеби, Грицка и я.
— Смотрите, какая сволочь с нами живет. — Он толкает ногой сундучок, тот шурша, как рубанок, выплывает на середину комнаты.
Ругаемся. А что ругань? В милицию ведь не пойдешь. Кто ожидал, что из своей братвы, в нашей «гарбузии» и…
— Эх, парень, парень… и не дурак ли?..
Когда входит Самохин, мы стоим как на параде. Лица серьезные. Не шелохнемся.
Самохин растерянно озирается…
— Опять что-то подстроили.
А заметив выдвинутый сундучок, торопливо его задвигает под койку.
Толька, по-бычьи нагнув шею, вытаскивает опять этот раскрашенный ящик.
Выпуклые глаза Самохина выплыли из орбит, точно они хотят выскочить и закатиться куда-нибудь в темный угол, чтоб не видеть свершающегося. Рот перекосился, стучат зубы…
— А, цыца поперла!
Толька подымает сундучок над головой и с силой швыряет на пол.
Звон… треск…
Вывалилось барахло… прыгают к катятся пуговицы… Рассыпались папиросы, мыло, тряпки, напильники, сверла, линейки…
— Вор!
Самохин, как от удара, закрывает лицо, потом падает на пол.
Под нашими ногами, на коленях, пресмыкающееся жалкое животное, он ползает, собирает рассыпанное барахло.
— Вы не смеете… я все накопил… два года собирал… Все мое собственное… сволочи___…
Самохин начинает визжать, ругаться.
Толька сгребает его за шиворот, ставит на ноги и ударяет в лицо.
— Ах… О-о-о…
Самохин вскидывает руки. Сквозь пальцы вырывается тонкая струйка крови и маленькими клюквинками капает на пол.