Правила весны
Шрифт:
— Темноты испугался. Я тебя за руку поведу. Сворачивай на гору.
Она взбирается на гору. Швыряет палки вниз. Сгибается, взмахивает руками… и летит стрелой, взметывая снег. Я за ней.
Лететь, так лететь! Пусть пищит в ушах и режет в глазах… Дышать нечем — внизу надышимся.
Бахнина взлетает на большой бугор и, как громадный снежок, тонет в сугробе. Объезжаю, торможу, но не удерживаюсь и лечу вверх тормашками. Лыжи не сорвались. Они делают на ногах невероятные фигуры… Снег набился — за шиворот, в рукава. Тает и жжет под фуфайкой. Бахнина отряхивается. Ее лицо покрыто мелкими капельками, кажется, что она не хохочет, а весело плачет.
— Ну, как? Еще слетим?
— Нет, довольно. Спина и так ноет. К тому же рукавицы посеял.
Роемся в снегу. Нет рукавиц.
— Ладно, едем. На следующий год дюжина вырастет.
Опять под лыжи течет белая тропа. Режем снежную грудь земли. Ветер с воем рвет одежду.
— Сворачивай на залив. Здесь ближе.
На заливе разгулялся ветрище. Буйствует, вертит волнами колкую ледяную пыль. Волосы Бахниной, выбившиеся из-под шапки, густо посолены инеем. Щеки повишневели и стали бархатными.
Ветер не дает ходу. Бьет в грудь, валит с ног. Наперекор ему рвемся вперед. В жилах гудит и пламенеет кровь. На залив медленно сползает синь. Пустая даль уже темна и зловеща.
— Добавь шагу!
— Попробуй усилить ход, когда ветер швыряет из стороны в сторону.
Ночь опускает свои широкие и тяжелые крылья на залив. Снег скрипит тонко и жалобно.
— Хоть бы один огонек. Туда ли мы едем?
— Едем куда приедем. Разве плохо очутиться в неизвестном месте?
— Хорошо, но не сегодня.
Руки как грабли. Их раньше нестерпимо кололо и жгло, а сейчас точно их нет, они не мои. Ударяю по бедрам… нет рук.
— Стой! У меня руки обмерзли.
Бахнина трет их снегом, а они деревянны и добродушны. Она волнуется:
— Чего ты молчал?.. Ну, куда теперь с такими руками?
Трогает лицо, уши.
— Совсем замерз. Давай обменяемся фуфайками… У меня пушистая, теплая, а твоя, как у дачника.
Снимает непослушную, цепляющуюся за подбородок, уши и волосы, фуфайку. Напяливает свою.
Ну, что мне делать с твоими руками? Слушай, Гром…
Она что-то надумала, но смущается и не может договорить. Я машу мертвыми кистями, сосу их как медведь.
— Постой… Стеснения по-боку… У меня под фуфайкой тепло. Давай руки, отогрею.
Бахнина осторожно кладет мои деревяшки на грудь и прижимает.
От холода вздрагивает и смеется.
— Жаль, что темно. Наверное покраснел, как девчонка. Это лучше, кровь прибьет.
Она хлопает по щекам, трет уши.
— Гром в моей власти!
Когда руки отходят и становятся жарче груди, мы делим ее рукавицы по одной на каждого и скользим дальше.
— А куда едем?.. Теперь ничего не поймешь.
— Надо подождать. Пусть посветлеет.
В сугробе у вздыбившейся навесом льдины роем яму, утаптываем и садимся, тесно прижимаясь друг к другу.
— Только не засыпай. Зимой опасно.
— Учи маленьких!
— Подумаешь — большой. В общем, будем болтать без передышки.
— С полным удовольствием.
— Подожди. Садись ближе, теплее будет. У меня есть интересное… Мы с Нинкой надумали замысловатую штуку. Для этого весь собранный материал придется оформить в инсценировку. Сюда тебя запряжем. Притащим в клуб из мастерских рабочих, мастеров, педагогов. Все начальство и… тряхнем «бурсой». Пусть почувствуют ответственность за все. А то для них фабзавуч, как фабзавуч. Тишь да гладь. А если что и знают, так для них это- «мелочишки». Ну, как?
— Расцеловать вас за это.
— А кого первого?
— Хотя бы тебя.
Она тянет губы…
Густой балтийский ветрище перебрасывает снежные валуны и вертит их каруселями.
— Наша теплота распределена неравномерно. Греется мой правый, твой левый бок…
— Придется обняться. Это неопасно, Гром.
Обхватываем друг друга.
— Нинка хорошая девчонка?
— Конечно.
— А я?
— Ты и сама знаешь.
— Сегодня мы близкие, близкие…
Крылья ночи поседели. Светает. Далеко на снежном поле темный квадрат яхт-клуба.
— Мы взяли слишком вправо. Зря мерзли, осталось чуть добежать.
— Вовсе не зря. Дадим хорошего ходу и согреемся. Хуже то, что ребята скоро появятся, а мы ничего не приготовили. Заблудились… Даже стыдно сказать.
Ноги соскальзывают с обледенелых лыж на нескрипящий, обновленный ветром снег, который неожиданно вспыхивает каскадом крошечных радужных искорок.
— Смотри!
Бахнина в ужасе протягивает руку.
От яхт-клуба по заливу рассыпались темные пятнышки и скользят навстречу.
— Это наши…
Ребята приближаются шумно, смеются, галдят. До нас долетает:
— Эй!.. Чудики!.. Где пропадали?!
Кричим:
— Там уже нет!
Нас охватывают большим кольцом. Кольцо суживается.
— Перемерзли-то как! Эх вы, лунатики!
Прорываюсь сквозь круг. Не слушать же насмешки. Нина нагоняет.
— Как я жалею, что с тобой не поехала. Кружок не работал… Подожди, да подожди же. Тебя оттирать надо. Губы как васильки синие.
Теперь уже Нина издевается над моим лицом, руками. Мнет, треплет их.
— Давай меняться фуфайками. У тебя уже чужая? Бахнина дала? Молодец! Я говорила, что девчата выносливей.
Пушистая фуфайка Бахниной оттопыривается на груди.
Мы летим, обгоняя других, только снег в стороны.
В яхт-клубе зимует с собакой и вечной носогрейкой сторож— старый финн. Он зажигает сухую траву и засовывает в круглую железную печурку. Вспыхивает сухое смолье. На ласковых языках пламени девчата жарят одубевшую мороженую колбасу и хлеб.