Правильное решение
Шрифт:
– Посиди здесь, - велел Арманд дочери, когда они добрались до приемной коменданта.
– Мисс, вы не будете так любезны присмотреть за ребенком, чтобы она не заскучала и ничего не натворила?
– Конечно, господин директор, - симпатичная секретарша сверкнула белозубой улыбкой и будто невзначай оправила форменную серую юбку - хоть и длиной до колена, но весьма соблазнительную на стройных и длинных ногах.
– Мне известить коменданта Эйвери о вашем прибытии?
При слове "комендант" Исанн тихонько хмыкнула и бросила на отца многозначительный взгляд. На секретаршу она теперь смотрела примерно так же, как хищник - на издыхающую добычу. Зная норов и живой
- Да, известите немедленно. Исанн, веди себя хорошо и не отвлекай мисс от работы. Мы пойдем к маме, когда я решу пару вопросов по работе.
– Да, папа, - кивнула Исанн с самым невинным видом, какой только можно себе представить.
Арманд неодобрительно покачал головой, но смолчал, хотя уже сейчас было очевидно, что дочка заслуживает хорошего выговора. За намерения.
* * *
В четырех стенах без единого окна дни пролетают однообразно и незаметно. Только по неизменному год от года расписанию можно определить время: в восемь утра зажигается яркий дневной свет, в половину девятого подают завтрак, в два часа дня - обед, а в шесть - ужин. Ровно в девять вечера свет гаснет, и день завершается, чтобы завтра повториться снова. Часы между побудкой и отбоем заполнены навязчивым вниманием врачей, долгими беседами и процедурами, смысл которых ускользает от понимания - то ли помочь, то ли приумножить страдания болью и унижением. Порой случаются... инциденты, как обходительно называют палачи в белых халатах приступы саморазрушительного безумия, животного ужаса или вязкой апатии, отнимающей последние силы жить дальше. С мягкими улыбками и равнодушием в холодных глазах ей советуют не думать об очередном позоре, наконец ослабляя ремни на кровати и бережно перебинтовывая разодранные в кровь запястья. Она вежливо кивает, улыбается в ответ. Много говорит о том, как благодарна своим тюремщикам за заботу и терпение, и ни слова - о том, как страстно желает им испытать на себе все то, что они каждый день делают с ней.
Она должна быть спокойна и покорна. Гнев недопустим. Страх непозволителен. Отчаяние? Не так страшно, эта напасть лечится легче прочих. Если госпожа не в состоянии сама контролировать свое эмоциональное состояние, новейшая аппаратура и безвреднейшие из лекарств сделают это за нее.
О ней заботятся так же тщательно, как о какой-нибудь тысячелетней рухляди в Корускантском музее. Разве что пылинки не смахивают мягкой метелочкой. Супруга директора Айсарда не должна знать небрежного отношения и грубости. Даже пропуская электрический ток через ее тело, к ней обращаются не иначе как "госпожа", и почтительно целуют бледную руку перед тем, как вколоть сильнейший психотропный препарат.
Ей, наверное, и впрямь не на что жаловаться. Даже самая придирчивая комиссия - если бы хоть одна комиссия знала об этом месте, - нашла бы условия содержания пациентки более чем достойными. Просторная палата, мягкая постель, пушистый ковер на полу, приятные глазу картины на стенах. Госпоже Айсард были доступны и маленькие женские радости: приличный гардероб, привезенный из дома, и косметика, разложенная на туалетном столике, само наличие которого было невиданной роскошью. Любой каприз, если он не выходил за рамки допустимого, тут же исполнялся услужливым персоналом, любой отказ облекался в самую вежливую из возможных форм. Дозволялся даже просмотр любимых передач
В последнее время таких становилось все больше. "Идете на поправку", - говорили ей в лицо. "Продолжительная ремиссия", - шептались за спиной. А значит - улучшение временное, а о полноценном выздоровлении речи пока не идет. Может сложиться и так, что она никогда не выйдет из этой клиники. Не вернется домой и не обнимет дочку... даже лица ее больше не увидит.
"Никогда", - прошептала Габриэлла Айсард своему отражению в зеркале. Губы были посеревшие, искусанные - но не беда, еще один слой помады, и станут они как прежде нежными и манящими. Кожа была бледной, нездоровой, но пудра, румяна и тональный крем исправят положение. Скроется и нездоровый землистый оттенок, и ранние морщины.
Морщины. В тридцать шесть лет... Как завороженная, Габриэлла провела пальцами по впалой щеке, коснулась кошмарных синяков под глазами. Вздрогнув, схватила расческу и принялась с остервенением укладывать волосы, но то, что когда-то было роскошными золотисто-каштановыми локонами, ныне превратилось в блеклые ломкие космы. Никакие ухищрения не заставят их выглядеть так, как раньше. Да и косметика не сделает ее лицо таким же прекрасным, как жалкие два года назад, хоть несколько часов над собой колдуй или профессионального визажиста зови.
В глубине запавших серых глаз блеснули слезы, и Габриэлла поспешила утереть их, пока не заметила бдительная медсестра. Улыбнулась через силу - а ведь хотелось броситься на нее, расцарапать в кровь простецкое, но такое свежее и здоровое личико, и кричать, кричать, кричать обо всем, что накопилось в душе. Ее заперли здесь, изуродовали, отняли все - семью, молодость, красоту... похоронили заживо, и по чьему приказу?! Арманд, ее Арманд отправил ее сюда, хотя она умоляла не делать этого! Без вины бросил в тюрьму, разлучил с дочерью... разве так платят за любовь и преданность? Разве так наказывают за ошибки, совершенные из желания спасти и уберечь?
Он говорил, что ей нужна помощь. Говорил, что любит и желает только добра. Но разве это - добро? Ее состояние не улучшилось ни на йоту. Разве что реальность стала чуть менее зыбкой - но все оттого, что в ее новом мире все просто и понятно. Четыре стены, вежливо-равнодушные доктора, унизительные процедуры и беседы. Немного личного времени под бдительным надзором. Все неизменно. Никакой неопределенности, никакого страха перед завтрашним днем - лишь обреченность, которая затягивает все глубже и глубже.
Наверное, именно это Арманд имел в виду, говоря, что ей нужен покой. Что ж, покой так покой... выдохнуть, запереть ярость глубоко внутри. Вспомнить о том, как счастливо улыбалась Исанн, вертясь у зеркала перед первым в жизни приемом. Или о последнем отпуске, который они провели всей семьей на лазурных пляжах Пантоломина. Или о походах в оперу с Милиссой и Мон...
Женщина прерывисто вздохнула, сжала кулаки. Нет, о Мон не надо. О Мон думать нельзя. Вычеркнуть ее из жизни, забыть. Она лишь зло принесла и горе. Без нее будет лучше.
Арманд обещал ей, что будет. Но верилось в это с трудом. И надежда на выздоровление с каждым днем становилась все более призрачной, что с Мон, что без нее.
Вернув на лицо невозмутимое выражение, Габриэлла подхватила волосы мягкой заколкой. Такой не поранишься, даже если очень постараться. Все-то у них продумано. Добавила немного теней на веки, подмахнула тушью ресницы. Критически осмотрела свое отражение. Не так уж плохо... если не знать, как было раньше.
– Все в порядке, госпожа?