Правитель империи
Шрифт:
Маркетти вошел в довольно большую комнату. Все ее освещение составляла одна большая свеча. Пламя колыхнулось и замерло. Прямо перед собой Маркетти увидел человека среднего роста, сухощавого, одетого в элегантный темный костюм. По бокам от него сидели двое. Они глубоко откинулись на диван и лица их было плохо видно.
— Здравствуйте, Маркетти. И садитесь, — сухощавый произнес это мелодичным баритоном и округлым жестом указал на кресло, тонувшее в полумраке.
Маркетти сел справа от дивана. перед ним оказался маленький столик. Стена напротив представляла собой картину или ковер. «Какая великолепная многоцветная абстракция!» — подумал Дик, не в силах оторвать от нее взгляд. Разноцветные круги, переходившие один в другой,
— Лабиринт жизни, не правда ли? — мягко заметил сухощавый. — Он безвыходен, ибо смерть есть продолжение жизни.
— Иногда более желанное, чем жизнь, — проговорил сидевший слева.
— Гораздо более желанное, — поддакнул сидевший справа и отрывисто захохотал. Сухощавый мельком бросил на него взгляд. Хохот тут же прекратился.
— Надеюсь, будет у нас когда-нибудь время поговорить и о живописи, сухощавый прошелся по комнате, остановился рядом с Маркетти. С минуту он разглядывал Дика, потом вернулся к дивану, сел. — Мы довольны вами, Маркетти. В ЦРУ пока подозрений на тот счет, что вы наш человек, нет.
— Надо, чтобы они и не появились, — строго сказал левый.
— Синьор Маркетти давал подписку о том, что у него не может быть провала. То есть, у него — живого, — сказал правый и коротко хохотнул.
Сухощавый вновь посмотрел с досадой на правого, пояснил Маркетти: — «Этот смех у него нервный. Несколько войн прошел».
Маркетти слышал о Смеющемся Джиме, одном из самых страшных людей в «Коза ностра».
— К делу, господа. У нас ровно две с половиной минуты. Итак, поручение ЦРУ вы выполняете успешно, — сухощавый потер левую щеку ладонью, словно разгоняя застывшую кровь. — Мы даем вам щепетильное задание. Необходимо разработать в деталях план физической ликвидации Джона Кеннеди. Поручается это еще двум членам организации. Будет принят и осуществлен лучший план. Срок — три недели.
— Вас не удивляет задание? — спросил левый.
— Для своего круга Кеннеди достаточно «розовый», — подумав, заметил Маркетти. — Его взгляды…
— Для своего круга? — оборвал его левый. — Для всей Америки, кроме десятка-другого комми!
— С…ть я хотел бы на его взгляды! — взорвался правый. — Из-за его нерешительности и пассивности мы ежегодно теряем двести пятьдесят миллионов долларов только на одной Кубе! он вновь хохотнул и смолк.
— Мы не хотим повторения Кубы ни у нас под боком, ни на самом краю этого света, — вкрадчиво проговорил сухощавый. Кратчайший путь к этому ликвидация таких, как Кеннеди. Ждем вас через три недели.
— Господа, — Маркетти подошел к выходной двери, повернулся к сидевшим в комнате, — благодарю за оказанную мне честь. Надеюсь, организация будет мною довольна.
— Да поможет вам Бог!
Глава 25
Совещание
Теперь Виктор Картенев засыпал и просыпался с мыслью об отпуске. На его заявлении Бенедиктов написал: «Предоставить сразу после пуска первой очереди Бхилаи». И Виктор считал дни и часы. На работе он забывал обо всем. Но тем тяжелее было вечерами. Виктор часами пропадал на теннисном корте, волейбольной площадке, у биллиардного стола, ходил в гости, ездил в кино.
И чаще, чем прежде, обращался к своему дневнику.
«Из дневника Виктора Картенева:
„…Сейчас пять часов дня. Я уже, как обычно, пообещал, немножко отдохнул, поплескался в бассейне. Впрочем, вода в нем такая теплая, что не освежает тело.
Можно, пожалуй, сказать, что период акклиматизации кончился и я вошел в нормальную рабочую колею.
Как строится мой день?
Встаю в полвосьмого, и — не совсем еще продрав глаза бегом в бассейн. Бритье, завтрак — и к девяти я уже в посольстве. Залпом проглатываю пять-семь газет. Их в Индии сотни. но я смотрю только ведущие газеты на английском языке и составляю ежедневный обзор их. В общем-то они принадлежат трем-четырем крупнейшим монополиям страны. Влиятельных левых газет мало — по пальцам можно пересчитать. Их финансовое положение тяжелое, зачастую просто плачевное. При объеме сорок-шестьдесят полос и тираже тридцать-пятьдесят тысяч экземпляров, ежедневная крупноформатная газета должна иметь в своем штате не менее сорока-шестидесяти человек. А поступлений от продажи газеты едва хватит на содержание одного главного редактора. Я уж не говорю о стоимости бумаги, которая здесь страшно дорога.
Основной доход газетам и журналам дает реклама. Но ведь через сколько мытарств надо пройти, прежде чем ее получишь! Да и какие монополии заинтересованы в том, чтобы давать коммерческую рекламу коммунистической или левой прессе? Вот и получается, что одни газеты задыхаются от рекламы она вытесняет с их полос добрую половину информации, статьи, очерки; а другие, не имея ее, вынуждены жить под вечной угрозой разорения и постоянно организовывать сбор средств для обеспечения своего существования.
Есть промежуточная категория так называемых „независимых“ газет и журналов, которым приходится заигрывать то с левыми, то с правыми, чтобы при подведении баланса получилась некая объективность.
Впрочем, рассказывать о ее величестве Прессе можно до бесконечности…
Итак, обзор прессы готов. Раздается телефонный звонок:
— Товарищ Картенев? Это говорит дежурный по Посольству. К вам тут пришел редактор журнала „Кактус и глобус“ или „Фикус и уксус“ — я никак его толком не пойму. Вы сможете с ним сейчас побеседовать?
— Да, конечно…
Поспешно выхожу в комнату приема посетителей. Навстречу мне поднимается со стула двухметрового роста детина борцовского телосложения, в белом балахоне и с золотой серьгой в левом ухе. Он долго трясет мою руку своими мощными дланями и разражается восточным панегириком — изъявляет симпатии к моей прекрасной стране. Все это обильно сдабривается именами, названиями городов, цитатами из высказываний политических деятелей, писателей. Правда, Гоголь при этом путается с Горьким, Достоевский с Чернышевским, а Волга с иволгой. Минут через десять он переходит к описаниям невероятных мытарств частного журналиста в мире, где „царит дух частного предпринимательства“. Затем я узнаю, что у него большая семья, семь человек детей, что старшую дочь — о, Господи! — предстоит скоро выдавать замуж, а среднему сыну идти учиться — о, Господи! — в колледж.
Затем он мне показывает экземпляр своего журнала, бледное изданьице на двадцати полосах мелкого формата, название которого вовсе и не „Кактус и глобус“ и не „Уксус и фикус“, а „расы и классы“. Размахивая ручищами, он начинает убеждать меня в том, что все люди — братья, что война никому ненужна, что Индия — колыбель человеческой цивилизации и что единственное спасение нашей планеты — в немедленном создании всемирного правительства. Место главы такого правительства должен непременно занять Хрущев, а крупных собственников можно будет, в конце-концов, уговорить поделиться своими богатствами со всеми людьми на Земле. Ради воплощения в жизнь столь благородного идеала он собирается выпустить в следующем месяце специальный номер своего журнала. Вот он и пришел в наше посольство с тем, чтобы выяснить, какую финансовую помощь мы смогли бы ему оказать.