Правительницы России
Шрифт:
Великий князь замолчал. Он так устал, что даже князей Шуйских поименовал без отечества. А было оно Васильевичи.
И на последнем дыхании добавил чуть слышно:
— Ещё назначаю Глинского Михаила... Львовича Воронцова... Михаила же... и Шигону...
Последняя крамола
А дальше всё пошло такой безумной круговертью, что за неделю случалось всяческих горестных перемен более, чем прежде за год.
Василий Иванович умер 4 декабря 1533 года и тотчас же был перенесён в Архангельский собор. Над ним ещё служили панихиды и читали псалтырь, а уже 6 декабря в соседнем Успенском соборе митрополит Даниил венчал на великое княжение его трёхлетнего сына. И дивно было слышать, как из разверстых дверей двух рядом стоящих храмов несутся на соборную площадь и радостные голоса певчих, возглашающих многолетие, и заунывный похоронный плач об упокоении души усопшего.
И опять испуганно шептались москвичи: виданное ли дело — отца ещё не схоронили, а уже сына венчают на царство? И предрекали: много покойников возьмёт на душу себе великий князь Иван Васильевич, если надевают на него шапку Мономаха под погребальный звон и заупокойные молитвы.
Прошло пять дней, и вся Москва заговорила о том, что брат умершего великого князя Юрий Иванович пойман и посажен «за сторожи». И что вместе с ним пойманы братья Шуйские — Иван и Андрей Михайловичи, двоюродные братья Васильевичей. Юрия бросили в темницу. Шуйских посадили в одну из кремлёвских башен.
— Первая ласточка! — чему-то улыбаясь, сказал Глинский, узнав о случившемся. И добавил загадочно: — Она, конечно, погоды не делает, но приход весны предвещает. И весна скоро придёт! — воскликнул вдруг Михаил Львович и по стародавней привычке ударил кулаком по столу, подкрепляя сказанное сильным и энергичным жестом.
И было и в голосе, и в повадке Михаила Львовича нечто такое, что жило в нём с давних пор, когда бродил князюшка по туровским лесам и задумывался о великих делах и геркулесовых подвигах.
А в середине января 1534 года, на сороковой день после смерти Василия Ивановича, явился на поминки ещё один брат покойного — Андрей. Однако не печаль по усопшему привела его в Москву: он намеревался признать за ним права на Волоколамск и иные грады и веси, коими благословил его покойный брат и завещал их ему в духовной грамоте.
В день поминок Андрей о том ни слова никому не сказал: тризна по усопшему не терпит мирской суеты, она требует раздумий о душе и благочестивых речей. А какое благочестие, когда помыслы направлены на стяжание? И потому Андрей держал заветный разговор в уме, а сердцем говорил с ушедшим в лучший мир старшим братом.
Уходя с тризны, он попросил невестку, великую княгиню Елену Васильевну, принять его завтра по родственному делу. Елена стрельнула бесовскими глазами: «Приходи, родственничек, к обеду, поговорим». И ушла, прихватив тонкими длинными пальцами не по-нашему сшитую понёву. Андрей, заявившись в каменный кремлёвский дворец, прошёл в покои Елены и, увидев собравшихся у неё гостей, заробел: всё тут было не как в прочих московских домах. И сам стол был как не у людей — круглый, и сидели за ним семейно: Елена Васильевна рядом с Иваном Фёдоровичем Овчиной, братья Елены — Михаил да Иван с жёнами же, и родная сестра Овчины, по мужу Челяднина, мамка младенца Ивана, теперь уже Великого Московского князя Ивана Васильевича, без супруга, а двое — Дмитрий Бельский и Фёдор Мстиславский — были без жён. Да ещё и он, Андрей, уездный князёк, пришедший попрошайничать у богатых и сильных, тоже явился сам-один.
Когда Андрей Иванович шёл через соседние палаты, он слышал смех собравшихся и оживлённый разговор, судя по всему, весьма занятный для всех. Но как только он показался в дверях, и смех прекратился, и разговор оборвался. По лицам Елениных гостей Андрей Иванович понял: о нём судачили приглашённые, над ним, стало быть, и смеялись. И, догадавшись, от обиды и негодования вспыхнул. «Эвона что творится, — подумал Андрей с удивлением, испытывая неловкость и смущение, — совсем Елена стыд потеряла. Не только с Овчиной на глазах у всех милуется, но и баб вровень с мужиками за один стол собрала».
Елена, как бы угадав его мысли, сказала с лукавой льстивостью:
— Проходи, дорогой гостенёк. Садись, где приглянется: за круглым столом местничать не приходится — здесь все равны. И, победно оглядев собравшихся, повернулась к Овчине — ловко-де я его зацепила.
Князь Андрей сел рядом с Бельским. Руки у него дрожали, во рту пересохло. «Ах ты блудная, — подумал он с неуёмной злобой, — над кем смеяться собралась?» И, смиряя гнев, сказал как мог спокойнее:
— Я ведь зван тобою не был. Сам вчера напросился. Потому и засиживаться не стану. Скажу, зачем пришёл, да и уйду прочь.
Елена дурашливо вскинула вверх руки, рукава не нашего покроя кофты упали почти к локтям, обнажив дивной красоты нежные запястья.
— Что за счёты, деверёк! Садись — не чинись!
Овчина, не скрывая злобного лукавства, проговорил громко:
— Деверь невестке — завсегда первый друг.
Андрей Иванович встал:
— Я не просителем к тебе, Елена, пришёл. И вижу теперь, что и не гостем. Я здесь затем, чтобы ты сказала своим волостелям, из моих городов, какими меня мой покойный брат благословил, ехать вон. И весь Волоцкий уезд, как то в духовной грамоте брата моего прописано, велела бы мне отдать.
Елена опустила глаза. Затем сказала:
— Я, Андрей Иванович, сирая вдовица. Государство покойным мужем моим не мне завещано, а сыну моему — великому князю Ивану Васильевичу.
— Что же, прикажешь мне у несмышлёныша земли мои просить? — наливаясь злобой и кровью, просипел князь Андрей.
— Если двенадцать лет подождёшь, пока вступит великий князь в совершенный возраст, то можешь и у Ивана Васильевича просить, а если тебе уж совсем невтерпёж, то бей челом боярам, коих покойный брат твой оставил блюстителями государства Российского.
— Мне, Рюриковичу и Палеологу — челом бить?! — закричал, сорвавшись, князь Старицкий. — Мой отец и старший брат были великие государи всея Руси! Мой дед был византийским императором! И я стану перед Федькой Мишуриным и Петькой Головиным шапку ломать! — Андрей Иванович, не прощаясь, потеряв всякую степенность, почти побежал к двери.
И услышал, как вслед ему Елена крикнула:
— Захочешь Волоколамск получить — поклонишься!
А Овчина добавил — как нож в спину воткнул: