Право бурной ночи
Шрифт:
Вот уже полчаса мы, то есть Павел, Ксюша и я, ползли по лесной дороге в сторону поселка, где находился дом неизвестного дядьки Альки, наша единственная надежда. Я объяснила ребятам, куда мы идем и где будем жить на первых порах, и путь мы начали воодушевленные и окрыленные. Но оказалось, что одно дело – в качестве прогулки ходить в поселок днем, и совсем другое – брести, периодически спотыкаясь и тихо матерясь (а куда денешься!), в абсолютной темноте. Конечно, глаза пообвыклись и кое-что мы видели, но это кое-что ограничивалось определением провала в сплошной черной гряде, обозначавшего дорогу.
В общем, путь, занимавший в светлое время суток от силы минут 25–30, этой ночью свистнул у нас больше часа, а если учесть, что мы в любую минуту ожидали, что наш побег обнаружат, то это время показалось нам вечностью.
Но все когда-нибудь кончается, закончились и
Наше торжественное вступление на территорию поселка, он же деревня, он же село, короче, на территорию данного населенного пункта было встречено приветственным брехом собак. Правда, по мере прохождения нами дворов, где обитали псы, они узнавали во мне знакомую личность и соображали, что напрасно драли глотки, приняв нас за богатых иностранцев, перед которыми надо обязательно прогнуться. Лай немедленно умолкал, и местные чиновники, вяло махнув хвостами, уходили в свои кабинеты, то есть будки, тихо цедя сквозь зубы все, что они думают по поводу местных дур, понапрасну тревожащих честных трудяг.
Разумеется, та часть поселка, где кучковались поместья московских сирот, находилась в стороне, противоположной той, где мы вышли, поэтому нас поприветствовали практически все здешние хвостатые обитатели, чем довели нас просто до предынфарктного состояния, так что к дому дядьки Альки мы добрались на дрожащих ногах, вспотев от ужаса. В довершение ко всему оказалось, что ворота заперты на замок, хотя в этом-то не было ничего удивительного, ведь там сейчас никто не жил. Пришлось опять заняться обезьяньим развлечением – лазаньем по заборам. И в этот раз получалось у нас это гораздо хуже, у меня лично получилось только с четвертой попытки, три предыдущих напомнили мне анекдот про новую скользкую клеенку и тараканов, ну, там, где всю ночь раздавались шлепки и приглушенный мат.
Наконец последнее препятствие было преодолено, и оставалось только радоваться, что вся земля вокруг ограды была выложена тротуарной плиткой, иначе нас очень легко было бы вычислить по истоптанной, словно стадом бизонов, земле или траве. Секретное место, куда Кузнечик спрятала запасной ключ, было самым секретным в мире. Во дворе, рядом с крыльцом, стояла старенькая кукольная коляска, а в ней лежал пластмассовый пупс с оторванной ногой. Заветный ключ был спрятан в пупсе, попав туда через дырку, оставшуюся от ноги. Еще когда моя подружка прятала при мне туда ключ, я, улыбаясь, подумала, что положить туда ключ гораздо проще, чем достать, но поскольку я не предполагала, что это мне понадобится, то и не стала разубеждать Кузнечика в функциональности этой захоронки. И вот теперь я трясла этого дурацкого пупса и так, и эдак, но ключ, зараза, только игриво бренчал внутри, но никак не желал оттуда вываливаться. Рассвирепев окончательно, я схватила куклу за голову, намереваясь оторвать ее к чертовой матери, но Ксюша неожиданно выхватила у меня пупса и прижала к груди.
– Ты чего? – с недоумением спросила я.
– Не надо, – прошептала Ксюша.
– Что не надо? – не понял Павел.
– Не надо ломать эту игрушку! – на глазах Ксюши появились слезы.
– Но почему? – честно говоря, я на минутку усомнилась в душевном здоровье моей спутницы. – Это ведь старая игрушка, раз Кузнечик ее оставила, значит, она ей не нужна.
– Как ты сказала? – задрожал голос Ксюши. – Кузнечик? Кто это – Кузнечик?
– А, это моя маленькая подружка так себя называет. Вообще-то она Инга, но для друзей и близких – Кузнечик. А что?
– Нет, ничего, – потерла лоб Ксюша. – Просто… Я не знаю, как это объяснить… У меня такое ощущение, что я знаю эту игрушку, что я сама ее покупала, и вот эту коляску тоже. Но ведь этого не может быть, в той жизни была только грязь, там не было игрушек, не было детей! – лицо ее исказила гримаса боли, и Ксюшу вдруг затрясло. Павел обнял ее и крепко прижал к себе.
– Тише, маленькая моя, тише, успокойся, – шептал он ей на ухо, – это все нервное, слишком много пришлось пережить и тебе, и мне. Но та жизнь осталась там, далеко, ее больше нет. Наше прошлое останется прошлым, забудь. Есть ты, и есть я, мы встретились и больше никогда не расстанемся, я тебе обещаю.
– Но как же, – подняла залитое слезами лицо Ксюша, – как же эта игрушка, я ведь помню ее.
– Подумаешь, игрушка! – решила вмешаться я, а то мы тут до утра простоим. – Обыкновенный отечественный пупс, такие и в моем детстве были, и в твоем, думаю, тоже. Поэтому он тебе и знаком. Не хочешь, чтобы его сломали, – не буду. Только придумайте побыстрее, как достать из него ключи, не клизму же ему делать!
– Дай-ка сюда, – протянул руку к игрушке Павел. Ксюша отрицательно помотала головой и еще крепче прижала пупса к груди. Павел улыбнулся: – Да не буду я его ломать, не бойся, я хочу просто достать ключ.
– Обещаешь?
– Ну, конечно!
– Тогда ладно, – и Ксюша со вздохом выпустила из рук игрушку. Все-таки мужские руки устроены иначе, нежели женские. Или растут откуда надо? Во всяком случае, ключ оказался на свободе через пять минут. А Ксюша опять вцепилась в этого сломанного пупса.
Наконец мы дома! Честно говоря, мы так устали, что совершенно не обратили внимания на дизайн, обстановку и прочее. Словно сомнамбулы, вскарабкались мы по лестнице и, открывая двери наугад, нашли спальни. Ребята заползли в ту, где была широкая кровать, но сомневаюсь, что у них была физическая возможность по достоинству оценить удобство и широту натуры этого ложа любви. Во всяком случае, что касается меня, то моего финального рывка хватило лишь на то, чтобы рухнуть на что-то горизонтальное в соседней комнате, а вот была ли это кровать – не знаю. Отключилась моментально.
Практически всю ночь я проспала без сновидений, а вот под утро приснился кошмар. Нас поймали, и меня привели на допрос, словно отважную партизанку. Допрашивала меня почему-то Аделаида Васильевна, правда, с ней была еще какая-то незнакомая мадам, эдакая холеная фифа. Причем она вызывала у меня свербящее чувство узнавания – с одной стороны, я абсолютно была убеждена, что не знакома с ней, а с другой – мне хотелось назвать ее Жанной, и руки чесались вцепиться ей в горло. В общем, эти две инквизиторши уселись напротив меня, достали какие-то папки, на столе лежали допотопные перьевые ручки и стояли чернильницы-непроливайки. И где они только добыли эти раритеты? Аделаида Васильевна развернула настольную лампу и направила ее мне прямо в лицо, а потом включила ее. Свет ударил со всей дури, я зажмурилась и попыталась отвернуться, но вторая дознавательница вскочила и сжала руками мое лицо, не давая мне вертеться. Свет слепил и выдавливал слезы, дамы верещали мне в ухо что-то пронзительно-угрожающее, было жарко и противно, я плюнула на это дело и проснулась. Свет никуда не исчез и по-прежнему колотил меня по глазам. Но зато теперь я могла наконец отвернуться, что я и сделала. Оказалось, что лежу я все-таки на кровати, а слепящим прожектором оказалось солнце, резвящееся в окне прямо напротив моего ложа. Оно явно было счастливо возможности поиграть с человеком, который не заслоняется этими противными плотными шторами. Показав светилу язык, я предприняла попытку сесть. Получилось. Так, теперь надо осмотреться на предмет ванной комнаты да и просто осмотреться. При детальном изучении комнаты оказалось, что я попала в мужскую спальню. Была ли это спальня хозяина дома, неясно, но что она была мужская, видно было невооруженным взглядом. Стильный дизайн, никаких рюшечек и пуфиков, на стенах развешаны морские пейзажи, на кресле валяются джинсы, на тумбочке у кровати – зажигалка, пепельница и пачка сигарет. Правда, все это могло принадлежать и женщине, но я была абсолютно уверена, что здесь живет мужчина, я почти физически ощущала его присутствие, и мне почему-то стало очень тепло и надежно. Ванная, дверь в которую вела прямо из спальни, подтвердила мои ощущения – шампунь, гель для душа, парфюм – все было мужской линии, а еще там была пена для бритья, станок и еще много всяких прибамбасов. Я пустила воду в джакузи, выбрала пену для ванной и от души набухала ее. Хорошая оказалась пена, много ее получилось. С наслаждением я погрузилась в это вкусно пахнущее облако. Вот оно, счастье!
Выбралась я из ванной где-то через час, свежая и чистая. Давненько я не пользовалась качественными шампунем, гелем и пеной, забыла это славное чувство легкости и благоухания. Ха, забыла! Как можно забыть то, чего не знал! Ладно, проехали. Я наслаждалась всеми новыми ощущениями – мягкостью полотенец, пушистостью халата, висевшего в ванной и принадлежавшего хозяину спальни. Обычно я никогда не надеваю чужие вещи, мне неприятно, но этот халат мне захотелось невыносимо, меня просто потянуло к нему. Я завернулась в это пушистое чудо, от которого исходил слабый аромат чего-то такого уютного, близкого и необходимого мне как воздух. Я не стала анализировать свои ощущения, мне просто было хорошо, впервые за долгое-долгое время я почувствовала себя дома. Вот ведь бред, а? Натянула на себя чужой халат и растеклась лужицей. Ну и пусть.