Право на поединок
Шрифт:
Спасаясь от очередного заряда колючего ледяного крошева, он выгнулся назад и упал на спину прямо в пятно осыпавшейся позёмки. Топорище слетело с ладони, и секира, вертясь на шнуре, срезала белый смерч, качавшийся слева. Солнечный Пламень вскинулся в правой руке и полоснул невесомую плоть второго такого же привидения, уже склонившегося над упавшим. Освобождённые снежинки пронеслись тонкой кисеёй, и в долю мгновения перед прыжком, поставившим его на ноги, Волкодав увидел над собой небо.
Его северная половина была, как и прежде, занята равнодушно мерцавшими звёздами. Южную половину занимала исполинская тень. Как раз когда Волкодав взвился с земли и приготовился к новой сшибке, оттуда, с юга, донёсся глухой раскат грома. Бесформенные чудовища так и отпрянули, словно испугавшись чего-то, и венн смог рассмотреть больше. На Заоблачный кряж надвигалась гроза. Со стороны не такого уж далёкого моря летела колесница разгневанного Бога Грозы, и тому, кто породил убийственный северный вихрь и наслал на Харан Киир зловещие порождения Тьмы, пощады ждать не приходилось. Громоздившиеся тучи легко одолевали вершины, взбирались на перевалы, касались макушками небесного купола, и с одной стороны их освещало серебряное сияние месяца, а с другой… С другой стороны угадывался далёкий пепельный свет ещё не вставшего солнца.
Вот сверху вниз резанула лиловым огнём ослепительная рогатая молния! Горные хребты до основания потряс удар такой яростной силы, что Волкодав с облегчением понял: помощь пришла. Гроза шла против ветра, хотя праздник Хозяина Громов уже миновал. Вот теперь многострадальная Раг спокойно произведёт на свет живого, победно кричащего малыша, и можно будет посмотреть, ошибся ли Эврих, предсказывая девчонку. В эту ночь Тёмные Боги не возрадуются жертве. Ибо когда раздаётся голос Бога Грозы, всяческая нечисть и нежить спасается в глубокие норы и долго не смеет высунуться наружу…
Скоро хлынет очистительный дождь и без следа растопит всё зло, покушавшееся на людей. Но пока гроза только-только подходила, и духи мороза, чуя погибель, ещё отчаяннее устремились вперёд. Словно порывались отбить нечто очень важное для себя и для Тех, чьи гигантские тени угадывались между звёздами с северной стороны гор.
Неужели ребёнку Раг предначертана какая-то особенная судьба, могущая прозвучать в кругах мироздания?… Подумав так, Волкодав почувствовал себя причастным к судьбам Вселенной и понял, каково приходилось его отдалённому предку, великому Кузнецу, помогавшему Богу Грозы отстаивать мир во время Великой Тьмы. Нет, сказал он себе. Правду всё-таки говорят, будто с тех пор мир измельчал. Или это я такой скудоумный, что совсем не хочу помышлять о высоких вещах?… Я должен защитить женщину. И её дитя, виновное только в том, что надумало именно теперь явиться на свет. А уж что этому младенцу предназначили Боги, я того не знаю. И знать не хочу…
У него был отличный топор, насаженный на дубовое топорище. Вдоль ухоженного лезвия бежал священный узор: вереница зубцов с насаженными кружками. Очередная молния вспорола грозовой мрак над горами, и Волкодав видел, как мертвенный отсвет коснулся металла и задержался на нём, облекая топор чуть заметной мерцающей пеленой. Белое чудовище, выросшее было перед венном, сначала отпрянуло, а потом рассыпалось ещё прежде, чем его коснулась секира. Вот когда стало радостно и легко на душе!… Сделав быстрое движение, он чиркнул топором поперёк расселины сзади себя, оставив на земле тускло светившуюся черту от одной скальной стены до другой. И ринулся вперёд, потому что святыни святынями, но для полной уверенности следовало самому за всем присмотреть…
Он вернулся в пещеру, когда наконец прекратилась нескончаемо длинная ночь и солнце, объявившееся за облаками, превратило сплошную чёрную стену ливня в потоки серого жемчуга. Колесница Бога Грозы удалилась на север, и где-то там, в небесах, ещё продолжалась борьба. Волкодаву показалось, что в пещере было тепло. Насколько вообще может быть тепло в подземелье со стенами, сложенными наполовину из камня, наполовину изо льда. Умный Эврих догадался набрать горючих обломков, и костёр весело дымил посередине пещеры. Отсветы огня мешались с бликами зелёного сияния, затаившегося в глубине подземного хода. После битвы со снежными вихрями зелёный туман показался венну знакомым и родным существом. И если уж на то пошло, это существо, как и сам он, только что уцелело благодаря чуду Бога Грозы. А значит, никакого зла в нём не было. И быть не могло.
Раг крепко спала под стеной, держа у груди живой комочек, даже не подозревавший о том, как удивительно и странно начался его земной путь.
– Дочка… – тихо, чтобы не потревожить женщину и дитя, сказал Эврих. Вид у арранта был такой, словно это он, а не Раг, только что изведал родильные муки. Всё-таки учёный подбросил на ладони кусок жирно блестящего тёмно-серого камня и спросил: – Вы топили этим на каторге?…
– Нет, – сказал Волкодав. – Там было недалеко до сердца горы, и оно грело нас круглый год… А этот камень… Я знаю, что он может гореть, потому что однажды из-за него случился пожар и погибли проходчики…
Он присел на корточки возле огня и тщательно отжал мокрые волосы. Потом стащил куртку и рубашку и повесил сушиться, растянув на шнурке, пропущенном в рукава. Эврих с интересом следил за его действиями: вот уж чувствуется, что человек привык к подземельям, и ни убавить тут, ни прибавить. И не то чтобы Волкодав делал нечто, не укладывавшееся в привычные рамки. Важно было, как он это делал. Понаблюдав за ним некоторое время, молодой аррант огорошил венна вопросом:
– Скажи, друг мой, ты не боишься пещер?
Волкодав некогда слышал краем уха, будто человеку такой, как у него, жизни чего-то полагалось бояться. То ли низких сводов над головой, то ли, наоборот, открытых пространств. Тилорн в своё время до одурения расспрашивал его на сей счёт и даже по своему обыкновению сказал какое-то учёное слово. Волкодав не запомнил ни учёного названия, ни того, чего же именно он теперь был обязан всеми силами избегать. Выглядеть дремучим невеждой не хотелось, и венн буркнул:
– Может, и боюсь. Это что, имеет значение?
– Я не ставлю под сомнение твою сме… – с некоторой обидой начал было Эврих, но Волкодав спасся от него бегством: без особых затей подхватил топор и ушёл в глубь пещеры, туда, где дрожала зелёная радуга и где, по его представлениям, богаче был пласт огневца. Хотя оставалось неясным, на кой ляд запасать топливо, если скоро перестанет дождь и можно будет уходить из пещеры.
– О Мать Премудрости!… – донеслась из-за спины горестная жалоба Эвриха. – Истинно, Ты была милосерднее к добродетельному Салегрину. Сей учёный муж всё записывал со слов внушающих уважение путешественников и не имел дела с варварами, которые… Волкодав!… Ты только не заблудись там смотри!…
В последнем возгласе арранта звучало искреннее беспокойство. Венн удалился, улыбаясь в усы. Он не очень понимал людей, способных где-либо заблудиться. И уж подавно – в пещерах, где не найдётся двух одинаковых поворотов, лазов и даже глыб, вывалившихся из стены, которые можно было бы спутать!…
Он довольно долго стучал обухом топора, обкалывая серые комья и располагая добытое таким образом, чтобы попавший сюда человек, менее сведущий в делах подземного мира, сумел догадаться, что здесь можно устроить костёр. Оставалось позаботиться, чтобы человек этот не поджёг весь пласт, вызвав по недомыслию пожар целой горы. Пока венн обдумывал, как это лучше устроить, его взгляд упал на сплошь ледяную и довольно гладкую стену, возле которой волнующимися клубами плавал зелёный туман. Он поймал себя на том, что совсем почти перестал обращать внимание на светящееся облачко, поначалу такое необъяснимое и жутковатое… И всё-таки привычная настороженность не до конца в нём задремала. Что-то кольнуло его, он опустил топор, начал всматриваться в тёмную глубину льда… и наконец разглядел примерно в аршине от поверхности перевёрнутый человеческий силуэт.