Право на возвращение
Шрифт:
— Как твоя работа? — спросил Макс.
— Херово, — ответил Брам. — Последнее время нам не везет.
— Если тебе нужен кто-то, я помогаю.
— Нам не надо прорываться по городу сквозь заторы, включив сирену.
— Находить детей. Хорошая работа. Красивая работа.
— Печальная работа.
— Печальная тоже, да. Я делать детей. Хороших детей. Я хочу детей.
— У тебя есть девушка?
— Да. Девушка. В Москве была жена. После года: жена псих. Картины в голове. Голоса. Не хорошо. В больнице. Таблетки. Три месяца не говорит. Я каждый день еду. Жена на меня не смотрит, не говорит. Три месяца ни слова. Я каждый день два часа еду. Красивая жена.
Макс попытался сунуть ему бутылку, но Брам отказался, и Макс снова глотнул водки.
— Где ты ее встретил?
— Здесь, в приемном покое.
— Она сейчас работает?
— Нет. Сегодня свободна. Сегодня у родителей. Милая такая.
— Она тоже хочет детей?
— Нет.
Где-то на краю света Рахель родила троих детей. Откуда взялись у нее для этого силы? У Рахель было свое объяснение исчезновения малыша: он, ее муж, должен был охранять ребенка, стеречь его. Она могла жить дальше, потому что вся вина лежала на нем. Да так оно и было.
Макс в третий раз глотнул из бутылки, и Брам хотел было напомнить ему, что их вечерняя смена только начинается, но решил подождать, пока Макс не потянется к бутылке снова. На Макса, двухметрового гиганта весом в сто пятьдесят кило, водка заметного действия не оказывала. Светлые волосы Макса, освещенные солнцем, казались золотистыми.
— Долго без детей. Палестинцы много детей. Дети — это будущее. Нет детей, все кончается. — Он покосился на Брама. — Мы все делать детей. Все женщины должны беременеть. Должен закон прийти. Нет детей — штраф. Запретить предохраняться. Десять детей все! Двенадцать!
— Как у хасидов, — поддержал Брам.
— Да, как хасиды. Мы трахаться, как хасиды! Женщины всегда беременеть! Или как мусульмане! Четыре жены! Двадцать детей!
— Четыре жены? — поразился Брам. — Макс, ты только представь себе: четыре жены-еврейки?
Макс рассмеялся:
— Да, трудность. Четыре мусульманки легко. Четыре еврейки трудно. О'кей, одна! Но много беременная! Выпьем за это!
Макс схватил пакет и присосался к бутылке.
— Ты тоже пить. — Он протянул бутылку Браму, но тут из их машины послышался голос Хадассы. Макс поднялся, потянулся в открытое окно за микрофоном, откликнулся на зов сестры и стал, кивая, слушать. Потом подозвал Брама поближе и вдруг, сказав по-русски: «тотчас», бросил микрофон и обежал вокруг машины.
— Я веду! — крикнул он Браму, открывая водительскую дверь.
Брам влетел в машину с другой стороны и увидел сквозь ветровое стекло людей, бегущих к вертолету.
— Что значит «тотчас»?
— Русский. Значит «немедленно», «сразу», — ответил Макс, запуская мотор. — Вызывают все службы.
— Где?
— Блокпост Яффа.
— Аялон? — спросил Макс.
— Сперва по Бегина, в сторону Эйлата.
Работали все каналы связи «Давидова щита». Хадасса посылала на блокпост все свободные машины. Миллионы евреев сбежали из страны, но пробки в Тель-Авиве в конце дня не стали меньше. Макс с трудом пробирался на «скорой» между автобусами и легковыми автомобилями. Сирена выла, красные фонари мигали на крыше, отражаясь в окнах и блестящих кузовах машин.
Браму позвонил Икки.
— Слыхал? — крикнул он.
— Мы едем туда! Я не могу говорить!
— Я это чувствовал! Я чувствовал!
— Этого никто не может чувствовать! — заорал Брам в ответ.
— Ты не можешь, а я могу!
— У меня нет времени! — повторил Брам и отключил голос Икки.
Над крышами пролетел первый вертолет. Сообщение о взрыве было передано по радио, чтобы сидящие в машинах люди поняли, что надо съехать в сторону и освободить дороги для «скорых». Макс мчался со скоростью около ста. Если кто-то, не слыша воя сирен, выехал бы под зеленый свет на перекресток, его разнесло бы на куски либо, по крайней мере, перевернуло вверх тормашками.
В динамике прозвучал голос Хадассы:
— Тридцать-двадцать четыре?
— Тридцать-двадцать четыре, — подтвердил Брам.
— Мне видно вас на навигаторе. Все боковые улицы свободны, площадь перед автобусной станцией пуста. Вы доберетесь за три минуты.
— Другие машины?..
— У нас только две осталось. Я посылаю все, что у нас есть.
— Твой брат — лучше всех.
— Я знаю. Конец связи, тридцать-двадцать четыре.
— Конец связи, — откликнулся Брам.
— Плохо? — спросил Макс.
— Видимо, да.
Через освобожденный от машин центр города Макс погнал восьмицилиндровый «шевроле» на предельной скорости. Дома, магазины, офисы проносились мимо. Они миновали автобусную станцию, в прошлом — нервный узел страны. Но хотя автобусы в Хайфу и Эйлат больше не отправлялись отсюда, площадь оставалась оживленной: здесь был рынок, открытые кафе; автобусы привозили из пригородов тех, кто не имел автомобилей, и они толпились здесь либо спешили на работу. «Непостижимо, — подумал Брам, — люди продолжают влюбляться, ходить на работу и за покупками. Все как у всех. В обычной жизни. А рядом с ними целый народ планирует, как бы половчее скинуть их всех в море».
Обычно в это время бухгалтеры, продавцы и ремонтники возвращались домой, но сегодня дорога была свободна. На навигаторе цепочка светящихся точек указывала кратчайший путь к блокпосту Яффа. По крайней мере тридцать «скорых» спешили туда.
— Ракета? — спросил Макс, не отрывая глаз от дороги.
— Понятия не имею.
— Надо было этих палестинцев перебить, всех! — выкрикнул Макс и стукнул кулаком по рулю.
Брам промолчал. В этом-то и состояла трагедия: мечта евреев о возвращении в страну предков породила в точности такую же мечту в сердцах палестинских арабов. Брам когда-то писал об этом, где-то до сих пор валяется толстая рукопись о том, как создавалась эта страна. Арабы называли это «накба» — катастрофа. Однажды, в старом немецком районе, эту рукопись у него едва не отобрали. Его пронзила мысль: вот с чего все началось. Если бы те мальчишки не попытались его ограбить, ему не пришлось бы вытаскивать оружие, и он не согласился бы на предложение этого — Эриксона? Йохансона? — забыл имя… «Память, молчи», — подумал он.
Макс свернул направо, на шоссе Рехов-Яффо — Тель-Авив, через пару сотен метров менявшее свое название на Рехов-Эйлат. В конце дороги, за толстой стеной, утыканной камерами и датчиками, лежала Яффа. К югу от Яффы была еще одна граница, официальная, где бетонная стена поднималась на двадцать метров в высоту — как на самых высоких участках Великой Китайской стены. Количество проникавших сквозь нее сильно снизилось за последние годы, но до сих пор время от времени появлялись мальчишки — всегда мальчишки, — просачивавшиеся внутрь страны. Находили хитрые способы, отключали камеры и датчики, перебирались через стену и подрывали себя, чтобы убить как можно больше евреев.