Право на возвращение
Шрифт:
«Скорая» ехала мимо пустырей вдоль стены, где два года назад были снесены — после длительных судебных тяжб — принадлежавшие яффским арабам дома. Солнце быстро погружалось в море, и небо на западе приобрело темно-красный, почти фиолетовый оттенок, что предвещало восхитительный рассвет над палестинскими городами и их столицей, Иерусалимом.
Макс вел машину в сторону моря, и на углу профессора Иезекиля Кауфмана резко свернул направо, притормозив, чтобы не вылететь с дороги. Теперь они ехали параллельно пляжу, под бесшумно появившейся и зависшей над ними «крылатой курочкой», туда, где кончалась набережная и где над дорогой в Яффу подымались клубы черного и белого дыма, со свистом разгоняемого винтами двух вертолетов, садившихся на специальную площадку. Полный сбор. Еще одна
— Ракета, — предположил Макс.
Они подъехали ближе и теперь могли разглядеть детали. Шлюз исчез, словно вырванный могучей рукой. В здании зала ожидания вылетели все окна, и одна из пожарных машин заливала белой пеной два дымящихся армейских грузовика. Запах горящего дерева, одежды, пластика и еще чего-то, горький запах, вызывавший в памяти древние табу, проникал внутрь машины. Макс резко снизил скорость и пристроился в хвост очереди. Когда шум мотора смолк, они услыхали вверху стрекот вертолетов, заглушаемый ревом мощных дизелей пожарных машин, армейскими командами, стонами раненых. И запах едкого, до слез, дыма. Брам почувствовал, как кислота из желудка поднимается к горлу, вызывая изжогу.
Все было организовано, как всегда. Том Брандис, один из руководителей «Давидова щита», подбежал к ним. Руководители всегда прибывали на место первыми, потому что ездили на мотоциклах.
Брандис выкрикнул:
— Двое раненых справа!
Брам почувствовал, как бешено заколотилось сердце, и спросил:
— Чем тут у вас воняет?
— Как раз это мы сейчас выясняем!
Брандис метнулся к следующей «скорой», а Брам и Макс взяли сумки с перевязочными материалами и инструментом и побежали в указанном направлении. Пожарники покрывали простынями обожженные тела, санитары из других «скорых» возились с ранеными, которые, замерев, смотрели перед собой или громко стонали, глядя на то, что осталось от их ног. Женщина-солдат, чье лицо, казалось, съехало на сторону, дергалась в конвульсиях. Они шагали по камням, железкам и деревяшкам, старательно обходя валявшиеся на земле части тел: оторванную руку, голову, ногу в солдатском ботинке, куски обгорелого мяса и кровь, много крови, оставлявшей следы на их башмаках. Ортодоксальные евреи из «Зака» [53] собирали все эти куски плоти, вплоть до мельчайших, среди мусора, в трещинах, образовавшихся на дороге, и складывали в пластиковые мешки, чтобы после похоронить в безымянной могиле. Крупные части плоти можно было идентифицировать, проверив ДНК.
53
Идентификация и спасение — Истинная доброта, организация, основанная в 1990-х, ее члены помогают службе «скорой», а также идентифицируют жертв терактов и несчастных случаев, помогают при поиске пропавших людей и захоронении неопознанных останков.
Вертолеты стали взлетать, поднимая ветер; рев их двигателей на время заглушил все остальные звуки.
Макс наклонился над не старым еще человеком, резервистом, с огромной раной в животе. Он был пока в сознании и стонал. В нескольких метрах от него лежал другой солдат, с лицом, залитым кровью; кровь пузырилась на его губах. Внутреннее кровотечение — может захлебнуться. Руки Брама дрожали, пока он открывал сумку и доставал дезинфицирующие салфетки. Он промокнул кровь с губ и разжал специальным инструментом стиснутые челюсти. Кровь потекла изо рта. Брам повернул раненого на бок, приладил кислородную маску. И услышал, как ругается Макс:
— Shi-it! Shi-it! Упустил его! Упустил!
Брам, обернувшись, взглянул на него через плечо. Макс поднимался с колен, пошатываясь, и безумными глазами смотрел на своего раненого.
— Мой может выжить! — крикнул Брам. — Тащи носилки!
Макс повернулся и побежал. Брам ножом срезал с солдата рубаху. Под ней была широкая рана, от плеча через всю грудь, нанесенная либо осколком ракеты, либо какой-то частью взорванного шлюза. Он продезинфицировал рану, залил ее целебной пеной и затянул большим куском искусственной кожи. Прибыл Макс и положил носилки рядом с раненым.
— Ад, — сказал он. — Такой бывает ад. Мы проиграли. Выиграли сумасшедшие.
На «крылатой курочке», висевшей над ними, включили прожектора, и все вокруг озарил мертвенно-белый свет. Кровь казалась теперь черной.
Они не могли использовать тележку на неровной поверхности и понесли носилки с раненым в руках. Позади их автомобиля успело выстроиться девять новых «скорых», неподалеку сел вертолет, взметнув над дорогой песчаный смерч. Брам занял место рядом с раненым, а Макс вывел «шевроле» к дороге, аккуратно лавируя меж санитарами с носилками, и полетел по набережной мимо «скорых», в которые еще не успели загрузить пациентов, мимо первых фургончиков телевидения в «тарелками» на крышах. Включившись, взвыли сирены. Их раненый потерял много крови, но не чувствовал тревожных сигналов, подаваемых мозгу, потому что Брам вколол ему лошадиную дозу обезболивающего. Очень осторожно Брам стал очищать его залитое кровью лицо. Это оказался Хаим Плоцке, Хаим, только что рассказывавший Браму о сыне, талантливом футболисте. «Пока мальчишки играют в футбол, надежда остается…» Кто сказал это? Хаим? Или сам Брам?
— Макс, езжай быстрее! Еще быстрее! Лети! — крикнул Брам в микрофон переговорного устройства.
В буфете висело плотное облако дыма от десятков крепких сигарет. После того как они вымыли машины — сперва вытаскивается вся аппаратура, потом — мытье и дезинфекция, потом аппаратура устанавливается на место, — была организована выпивка. Между переполненными пепельницами стояли три пустые бутылки из-под водки. Все машины их округа и соседних округов были в деле, и все пациенты были доставлены в больницы в течение четверти часа. Персонал «скорых», потрудившись на славу, напивался, а хирурги тем временем боролись в операционных за жизнь тяжелораненых.
Хирурги и сестры ждали машину Макса и Брама на улице, и Плоцке был немедленно отправлен в операционную. Брам хотел было спросить, есть ли у него шанс выжить, но не стал — вместо ответа они пожмут плечами и вернутся к своим делам.
Одиннадцать убитых, семнадцать тяжело раненных, тридцать один — легко. В этих числах Браму чудился некий скрытый смысл. Все они были простыми. Разница между семнадцатью и тридцатью одним составляла четырнадцать, то есть дважды семь, тоже простое число. А разница между одиннадцатью и семнадцатью — шесть, получающееся удвоением простой тройки. Почему простые числа?
Шоферы, успевшие поговорить с легко раненными, ничего особенного не узнали. Два армейских грузовика с резервистами, возвращавшимися с учений на южной границе, между Яффой и Ашдодом, едва успели миновать шлюз, когда произошел взрыв. Восемь убитых, остальные ранены. Трое солдат с блокпоста погибли, троих ранило тяжело, пятерых — легко. Все числа — простые.
Обычно после теракта или другого крупного несчастья в диспетчерской стоит тишина, длящаяся иногда по нескольку часов. Ни самоубийств, ни сердечных приступов, ни автомобильных аварий — словно смерть собрала свою дань и, довольная, отправилась отдохнуть. Сейчас станцию смело можно было закрывать: все напились, большинство — в зюзю. В полночь явилась очередная смена, рассчитывая на то, что до тех пор, пока город пребывает в параличе от шока, вызванного терактом, им не придется выезжать.
— Ракета была, — заявил Макс. — Палестинцы пустили ракету. Рассказал резервист. Видел вспышку.
— Или кто-то из Яффы взорвался, — возразил Ронни Кац, архитектор, которому пришлось переквалифицироваться в мастера-ремонтника, потому что никто больше ничего не строил.
— В шлюзе не могли, — возразил Макс. — Шлюз против арабов. Арабская ДНК. Шлюз не пропускает. Ракета.
— Что-то могло случиться с аппаратурой. Или у него оказался еврейский дедушка, — предположил Кац.
— Заткнись, — крикнул Макс, — в палестинце нет еврейская кровь!