Право на выбор
Шрифт:
“У туров не рождаются девочки”.
— Я понимаю, звучит безумно… но первичное строение половых органов… конечно, все еще будет меняться… нам удалось поднять только очень отрывочные описания… нужно дождаться результатов генетического исследования, это займет некоторое время…
Мар мелко, едва ощутимо пока, начинает подрагивать.
— Если то, что вы говорите… если это правда…
—
…
Мы остаемся вдвоем — втроем, если точнее — в тишине того особого толка, что громче иных звуков. Я пытаюсь собрать пазл из песка в своей голове, а Мар… ну, тоже что-то наверное пытается… Он молча сжимает мою руку — в четверть привычной силы, словно я стеклянная. Хотя, если смотреть его глазами…
— Я всегда знал.
Я вскидываю голову.
— Знал?..
Он кивает, не глядя в мою сторону, но горячие пальцы на моей руке становятся тверже.
— Когда первый раз увидел… я знал, что это не просто так. Что это зачем-то было нужно. Чтобы мы оказались именно там, именно в этот момент… Понимаешь?
Не очень, но…
— Я знал, что везу с собой на Таврос нечто бесценное… только не понимал, насколько.
— Мар, я…
— Ты — дар. Мой дар. Наш дар. Всему нашему миру. Ты понимаешь это? Мы сможем… восстановить гендерный дисбаланс, понимаешь? У нас появился шанс на нормальную жизнь, без угрозы вымирания… Жизнь, в которой матери не будут оставлять своих детей, потому что не могут жить на этой планете…
— Мар…
— Я не отдам тебя ни на какие опыты, не бойся. Они просто обследуют твое тело, выявят причину и…
— Мар, я тут совершенно ни при чем.
— Что?..
— Я ни при чем. Пол ребенка. Это не моя заслуга.
— О чем ты говоришь?..
— У моего вида… пол ребенка определяет мужчина. От женщины он не зависит. Это тебя будут обследовать.
Он смотрит так странно, как будто я вдруг заговорила на другом языке. От этого мне почему-то смешно делается, я улыбаюсь, в груди легко-легко и немного щекотно. Я протягиваю руку и ласково касаюсь его лица.
— Это ты особенный, Мар.
Эпилог
… Так оно и вышло по итогу. Генная мутация переиграла саму себя, и очередная перекройка вернула все так, как было раньше, до вируса. Мара затаскали по обследованиями, заставили сдать шерхову тучу анализов, но узнала я об этом постфактум — в целях безопасности меня погрузили в искусственный сон на четыре месяца. Проснувшись, я долго вспоминала, кто я, где и зачем… а когда вспомнила и разобралась,
Bсе, что было пережито — все мучения, тревоги, трудности... все то, что казалось непреодолимым, невозможным, все, что отнимало надежду — все было не зря. Весь тот выбор, который я делала, порой неправильный, противоречивый… весь этот выбор в конечном итоге привел меня туда, где я должна была быть.
Туда, где меня ждали.
...
Четыре года спустя.
Рах никогда не остается прежним, всегда меняется. Который раз мы сюда уже прилетаем, третий?.. и каждый раз это словно новая планета. Его циклы сложны, нелинейны, сезоны плывут и постоянно меняются… Шерша называла это каким-то сложным словом, которое я не запомнила. Беда с памятью…
— Хочешь чего-нибудь?
— Нет, спасибо.
Раш валяется рядом со мной на легком покрывале, слегка щурится на свет. Где-то в отдалении носится малышка Ри (мы все-таки назвали ее в честь синего чудовища и уже пожалели об этом), гоняя найденной где-то хворостиной Вереша — а он, дурачок такой, и не против. Он так и остался с нами, став еще одной нянькой для неугомонного создания, которое шерх его знает в кого таким вышло... Рихта растет зубастой, очень сильной, ей всего четыре, а она уже может меня повалить, к счастью, не пытается. Папа и... еще один папа вовремя и очень доступно ей объяснили, что на них прыгать с крыши дома можно, всегда есть запасной, а мама у неё только одна — и другой не будет.
Неподалеку от нас Мар таскает на плечах Кату, помогая ей дотянуться до веток, чтобы пощупать и попробовать на зуб съедобные листочки. Дочка сосредоточенно копается в кроне, что-то бормоча на своем. В отличие от сестры, она растет спокойной, задумчивой, очень тихой... чем-то немного похожей на меня — надеюсь, только немного. Глядя на Ри, я чаще хватаюсь за голову — глядя на Кату, мне хочется положить руку на сердце.
Легкий толчок в животе — его тут же накрывает тяжелая ладонь. Всегда острое лицо теперь смягчилось, стало почти уязвимым. Он очень, очень боится: третий для меня, для него — первый.
— Все в порядке?
— Конечно. Просто активный малыш... будет сестричек защищать...
— Тебе ведь тяжело это все... Ты… не жалеешь?
Я молча накрываю его ладонь своей, слегка сжимая. Другого ответа он и не ждет.
Другого ответа ему — как и мне — больше не нужно.