Правый руль
Шрифт:
Мы ещё не освоили технологий, позволявших бы в случае отказа человеческого сердца, не торопясь, менять узел в сборе и вновь заводить мотор. Из человека в минуты уходит нечто, называемое жизнью, после чего начинается стремительный и необратимый физический распад. Но зато мы изобрели машины, которым не страшен отказ любого из органов. Даже от умершего авто можно взять его уцелевшие части и приспособить к живым машинам. Эти органы не портятся от самого факта смерти автомобиля-донора и могут годами храниться на разборках.
В других отношениях машины уступают человеку. Они не способны к регенерации. Они не автономны. Они слишком зависимы от человека — существа саморемонтирующегося, хотя и ему бывает необходимо вмешательство профессиональных докторов.
Я здороваюсь с машиной по утрам и прощаюсь вечером. Она приветствует меня миганием аварийной сигнализации, если я заранее, с брелока, заведу её. Ей ведь тоже надо проснуться, привести себя в порядок. Когда русская, собранная под Петербургом «Камри», впоследствии своим ходом дошедшая до Владивостока (она и сейчас попадается мне иногда на дорогах), объявила о создании своего блога, я воспринял это как должное.
Никому не придёт в голову окружать таким шлейфом мистических представлений микроволновку или холодильник. Даже люди, заявляющие, что им «всё равно, на чём ездить», лукавят. Автомобиль, когда-то бывший именно и только роскошью, продолжает умножать свои статусы. В машине можно спать, бриться, варить кофе, работать, обедать, заниматься сексом (в чём преуспевают американские подростки, как известно, поголовно теряющие свою так называемую невинность на задних сиденьях, а также российские женатые мужчины). Появились офисы на колёсах и дома-трейлеры. Машина занимает в мире человека всё больше места, претендуя на то пространство, которое раньше занимали иные предметы.
Дерсу Узала, приморский «гольд»-нанаец, воспетый Арсеньевым и позже Куросавой, был прав, называя «люди» абсолютно все предметы и явления — от изюбров и тигров до костра, винтовки и железной дороги. Неграмотный таёжный старик одушевлял всё окружавшее его и в этой языческой картине мира жил и функционировал гораздо гармоничнее и эффективнее, чем Арсеньев — очарованный странник и горожанин. Именно Дерсу предвосхитил расцвет зелёных движений ХХ века. Солнце он называл «самый главный люди»: если «его пропади — кругом все пропади».
Одушевляя машину, я далёк от того, чтобы её очеловечивать. Это просто какая-то другая форма жизни. Низводить автомобиль до куска железа — всё равно что низводить человека до куска мяса, до «двуногого существа без перьев». Наша тварность, сотворённость не уничтожает нашей живости и некоторой самостоятельности. Почему же рукотворность машин должна свидетельствовать об обратном? Если мы не возражаем против определения человека как «образа и подобия», следует предположить, что и человек способен сотворить новую форму жизни, тем более что он давно распробовал все запретные плоды.
Я действительно не понимаю, почему мы не должны считать машины живыми. Почему мы называем живым только то, что появилось на свет подобно нам самим, тем же способом. Где вообще грань между живым и неживым? Человек до сих пор не знает, что такое жизнь, он предпринимает вечные попытки сформулировать неформулируемое. Мне представляется, что жизнь — это некие нематериальные (или не совсем материальные, двойственной либо неизвестной пока нам природы) связи. Поля, которым для их существования необходима прочная материальная основа, — тело. Эти напряжения, эти возникающие между материальными, понятными до винтика органами-агрегатами импульсы — и есть душа. Она не спрятана в каком-то определённом месте, как сердце или мозг. Она — нематериальное поле из разрядов, подобных электрическим (или не подобных вовсе, но так будет понятнее). Поле, которое может быть нами воспринято лишь при наличии материального тела, организованного определённым образом. Машина, конечно, кусок железа, как и человек — кусок мяса. Но в обоих случаях это не исчерпывающие определения. Каким образом это железное мясо организовано, какие там образуются связи, как из него возникает чудесное новое качество?
Машина и в этом подобна человеку. Человек — чудо возникновения нового качества на стыке известных сущностей. Из них, примитивных, из грубого мясного цемента, возникает нечто необъяснимое — нового, высшего порядка. То же — и машины. Мы просто привыкли к ним, как привыкли к настоящему, непостижимому, но очевидному чуду — рождению ребёнка, возникновению личности ниоткуда. Мы не замечаем чудесности этого чуда только в силу его обыденности. Эта привычность к чуду, однако, не дала нам понимания того, откуда берётся жизнь и что она такое вообще.
Тем более мы не задумываемся над тем, как из штампованного железа, пластмассы, резины и жидкостей возникает прекрасное механическое животное. Пусть не белковое. Давайте назовём это нефтяной формой жизни. Именно такой жизнью, кажется, и живёт Россия все эти коматозные годы.
Интересно, какой у них рай. Я представляю скоростной автодром, где всегда свободные дороги, и вечно новые машины, и самый лучший в мире японский бензин. Там нет даже автомоек, потому что отсутствуют пыль и грязь. Там обитают трезвые чистые механики, хотя они тоже ни к чему — в раю не бывает ни поломок, ни аварий. Их рай похож на мой. Каждый выбирает себе иллюзии по вкусу.
А может быть, в машины вселяются души людей?
Я подхожу к окну и смотрю на клумбочки из старых покрышек. Всюду жизнь, можно спуститься, подойти поближе и разглядеть, что именно растёт в круглой серединке — цветы или деревце. Рассмотреть, какая это была резина — зимняя, летняя, прочитать обозначения марки и размерности. Определить, стёрлась ли она до талого или была убита, разорвана в аварии. Теперь, после завершения своей жизни, она помогает живому, растущему из земли существу пополнять атмосферу кислородом.
Первые ассоциации со словом «солярка» — вонь, гарь, чёрная выхлопная копоть, мазутные пятна на асфальте. На самом деле это прекрасное слово. Именно просторечное «солярка», а не «дизельное топливо», образованное примитивно, от фамилии Рудольфа Дизеля. В этом слове спряталось солнце.
Вытягивая из морской воды трепещущую рыбу, я всегда по-детски удивляюсь. Каким образом из этого рассола вдруг возникло столь совершенное существо — жирное, чешуйчатое, мускулистое, хладнокровное и очень жизнелюбивое? Такое же чувство я испытывал, когда на заводском аэродроме едва не забытого Москвой и Богом приморского «Прогресса» в 2008 году сумели наконец поднять в воздух первого «Аллигатора». Новый двухместный боевой вертолёт, потомок «Чёрной акулы», которой так и не дождалась наша армия. Из хаотического скопища химических элементов непостижимо, как музыка, сотворился, выкристаллизовался и взлетел идеально сочленённый организм. Я не противопоставляю организм механизму, рассматривая последний как частный случай первого. «Аллигатор» крутился, поигрывая мышцами и лопастями, над площадкой заводского аэродрома. Её окружали зелёные, покрытые тайгой сопки. Где-то среди них таким же чудесным образом рождаются другие прекрасные боевые машины — уссурийские тигры. На конце прозаического зелёного травяного стебелька вдруг возникает чудо цветка, а из земли и воды вымахивают брёвна кедров.