Правый руль
Шрифт:
Те, кто знаком с японской автопромышленностью только по официальным автосалонам, не представляют себе многообразия внутреннего парка этой страны, излившегося на дальневосточные окраины России. Вероятно, на японских автозаводах имеются специальные сотрудники, занятые сугубо придумыванием названий. Я с удовольствием поработал бы в таком отделе и придумал бы японцам какие-нибудь «Сузуки-Палтус» или «Тойоту-Камбалу».
Сомневаюсь, что такие специалисты были на советских профильных предприятиях. В силу скудости модельного ряда в них и не было особой надобности. Весь «креатив» уходил в другую продукцию. В «Грады», «Вепри», «Грачи», «Касатки», «Тополи», «Колибри», «Незабудки», «Валы», «Багиры», «Печенеги», «Чёрные акулы» — иногда грозные, иногда нежно-поэтичные и от этого ещё более жуткие наименования различных приспособлений для ведения войны. Советскому человеку
Проведя европеизацию названий конкретных моделей (и проявив в некоторых случаях особую гибкость; например, для продажи в испаноговорящих странах внедорожника «Паджеро» его пришлось переименовать в «Монтеро», ибо Pajero по-испански означает нечто непотребное), японцы задумались и над самими марками. Требовалось создать ряд специальных ответвляющихся брендов, которые бы звучали не слишком по-японски. «Тойота» придумала себе «Лексус». Удачное слово — в нём слышатся и люкс, и секс, и уксус, и лексика, и что-то из Генри Миллера. Но привычное, почти домашнее очарование старой доброй «Тойоты» и даже изначальной «Тойоды», символом которой избрали две стилизованные петли, до сих пор красующиеся на решётках радиаторов и багажниках (фирма начинала с выпуска ткацких станков), из глянцевого «Лексуса» ушло. «Хонда» породила «Акуру» — очень хорошо, в этом слове спрятаны и японская сакура, и европейская аккуратность.
В «Инфинити» — «бесконечности», отпочковавшейся от «Ниссана», — ничего японского уже не осталось. Правда, само слово «Ниссан» теоретически вполне могло появиться и в европейском языке. Чего не скажешь о почвеннических «Дайхатсу», «Мицубиси» и «Мицуоке» (последняя звучит как гибрид «Мицубиси» и нашей «Оки» — мутант из кошмарного сновидения автоконструктора).
Не буду утверждать, впрочем, что только магия звучания этих названий сделала из меня фаната автомобилизма. Возможно, всё было проще. Мы с друзьями поехали к морю, и из нас четверых машины не было только у меня. Ранее данный факт меня нисколько не смущал, хотя мне было уже двадцать три года и, следовательно, я уже пять лет мог рассекать по Владивостоку на законных основаниях. Но тут что-то щёлкнуло. Через несколько дней я записался на курсы вождения, около месяца спустя получил права, а на следующий день после этого купил машину.
Её состояние называлось «сел и поехал». Так я и поступил.
Глава третья
Чрево Владивостока
Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский.
— Отчество-то зачем, Андрей?
— А я вас очень уважаю. Видите — и место всегда стараюсь выбрать получше.
Грубая лесть, а всё равно приятно. Странный народ — стояночники (или кто они сейчас — какие-нибудь «паркинг-менеджеры»?). За несколько лет своего автомобилизма я сменил во Владивостоке немало мест обитания, возле каждого из которых приходилось отыскивать более или менее цивилизованное место для ночёвки машины. Держать авто под окном, как делают некоторые, я избегал, боясь не столько того, что снимут оптику или открутят колёса, сколько собственного нервничанья.
В некоторых районах города стоянок было достаточно. В других их остро не хватало, что порождало, как потом писалось в административных протоколах, «стихийные парковки на придомовых территориях». Сервис здесь ограничивался наличием странноватого молодого человека, который собирал с приезжающих деньги и обещал присматривать за машинами ночью. Иногда и в самом деле присматривал.
Меня всегда забавлял механизм ценообразования в сфере стояночного бизнеса, который проще всего охарактеризовать
Сами сотрудники стоянок вызывали интерес антропологического свойства. Практически в любом из них я немедленно обнаруживал какие-либо закидоны, самыми безобидными из которых были банальное пьянство, медлительность или травокурство (невинная забава для региона, где кусты южноманьчжурской конопли встречаются не только на огородах, но и прямо в центре города или на балконе вместо фикуса). Скоро я перестал удивляться этим профессиональным особенностям стояночников, уяснив, что более или менее адекватный человек трудоспособного возраста и вида работать охранником на стоянку не пойдёт. Наибольшую тревогу у меня стали вызывать как раз нормальные с виду труженики стояночного фронта. Почему здоровый нестарый мужик, с живыми лицом, речью и реакциями, даже с видимыми организаторскими задатками, подвизается на такой неквалифицированной и, по-видимому, низкооплачиваемой работе? Не студент голодный, не пенсионер нищий, не гастарбайтер бесправный?
Но других стоянок у нас не было.
Андрей казался мне хорошим стояночником, почти исключением. Между сорока и пятью-десятью, довольно высокий, смугло-цыганистое лицо, всегда аккуратно одетый. Иногда бывал нетрезв, но приветлив. И действительно всегда, даже глубокой ночью, находил для моего автомобиля место, хотя избытком площадей та стоянка не страдала.
Особенность Андрея была в другом. Войдя в доверие к клиентам, — а он всегда старался установить человеческий контакт, не довольствуясь чисто деловым, — Андрей начинал эксплуатировать эти приязненные отношения. Эксплуатация заключалась в том, что он умолял, ссылаясь на бессердечного «хозяина» и некий «план», заплатить за очередной месяц на несколько дней раньше. Закончилось всё тем, что он взял у меня взаймы тысячу рублей (потом выяснилось, что не только у меня) и исчез.
После этого я видел его только раз, и то по телевизору. В одной из тех передач, которые демонстрируют искорёженные в авариях кузова машин и трупы найденных в лесополосе или канализационном люке бомжей. Как следовало из комментариев, Андрея повязали менты на попытке выставить чью-то квартиру.
Ты просишь меня рассказать об огромном, почти необъятном айсберге. Ныряя, насколько хватает воздуха, я пытаюсь установить размеры и формы его подводной части, но никак не могу донырнуть до самого низа.
На заре 90-х автомобиль можно было привезти практически беспошлинно. Правда, только для личного пользования, то есть без права продажи. Это ограничение легко преодолевалось путём «продажи по доверке». Этапным документом стало правительственное постановление 1993 года «О порядке перемещения физическими лицами через таможенную границу РФ…». Теперь за ввоз «японки» приходилось либо платить по «единой ставке» в соответствии с кубатурой двигателя, либо вносить «совокупный таможенный платёж». Однако лётчики, моряки и все, кто в течение полугода работал за границей, могли растаможить автомобиль бесплатно. В результате поголовье моряков и лётчиков расплодилось во Владивостоке до такой степени («Оформляю паспорт моряка…» — пестрели объявлениями газеты и заборы), что спустя какое-то время пришлось вводить пошлину, пусть льготную, и для них.
Страна переживала самые поганые времена. Ненужными оказались целые отрасли и социальные группы. Останавливались производства, умирало сельское хозяйство. В зиму с 1992 на 1993 год на острове Русском, видимом из центра Владивостока, в прямом смысле умирали от голода матросы Тихоокеанского флота. Мы с отцом — учёным, доктором наук, — ловили в Амурском заливе корюшку и продавали её на рынке. В это же самое время в приморскую экономику начали вливаться «японки». Предприимчивые люди быстро поняли, какое это золотое дно — Япония и её прекрасные подержанные машины, которые в силу ряда причин (например, дорожающего год от года техосмотра) дешевеют в несколько раз быстрее, чем стареют. Они дали многим возможность выжить и многим — обогатиться. Разнопрофильный местный флот от рыболовного до научно-исследовательского спешно переориентировался на транспортировку автомобилей, которые буквально гроздьями свешивались с их бортов.