Прайд окаянных феминисток

Волчок Ирина

И Бэтээр тут же понял, что задерживаться не следует. Что задерживаться — это просто неприлично. Да ему и не хотелось задерживаться. Ему сразу очень сильно захотелось умыться, побриться, а главное — одеться. А то они обе вон и в платьицах, и в фартуках, и в одинаково повязанных белых косынках, а он в трусах и в мятой футболке. Немытый и небритый.

— Я сейчас, — с энтузиазмом сказал Бэтээр, стараясь одернуть футболку пониже, потому что трусы у него были сатиновые, клетчатые и широкие — в общем, ничего хорошего, прошлый век. — Пять минут — это я уложусь. С добрым утром.

Он, пятясь, выбрался из кухни, из ее запахов и звуков, прикрыл дверь и торопливо пошлепал в

ванную, прикидывая по пути, в чем теперь выходить по утрам из своей комнаты. Во всяком случае — в каких-нибудь штанах. Не так много у него штанов, чтобы дома их затаскивать… В спортивном костюме? Один спортивный костюм он угваздал на работе, когда пришлось подключаться к тому очень выгодному, но очень срочному заказу. Другой спортивный костюм он ни разу не надевал, и не собирался надевать, и до сих пор не понимал, как мог позволить Пульке уговорить себя купить белый спортивный костюм. Белый! Это при его-то образе жизни! Допустим, образ жизни на данном этапе изменился, так что можно было бы и белый надеть. Но он к тому же еще и зимний. Ладно, пусть полежит до зимы… Еще халат есть. Роскошный велюровый домашний халат, аристократичный, как королевский лимузин, и примерно такой же тяжелый. Этот халат Васька ему подарил на тридцатилетие и с намеком на предстоящую семейную жизнь. Васька тогда еще не знал, что как раз накануне третья гипотетическая жена сбежала от Бэтээра в красных пятнах, в слезах и в ярости, крича на ходу, что его сестру надо было утопить еще при рождении. А Пулька всего-то и спросила, почем нынче пластические операции. И опять ничего такого не имела в виду, просто тогда она была очень недовольна своей внешностью и мечтала о другом носе. Или о других ушах? Бэтээр уже забыл. Надо с Пулькой посоветоваться, в чем ему выходить утром из своей комнаты, не в этом же королевском лимузине, в самом-то деле. В нем до ванной дойти — и то семь потов сойдет.

И тут его ждал второй удар. Дверь его ванной распахнулась ему навстречу, и из нее выскочила Вера — или Надя, — одетая только в полотенце и в распущенные шалашом волосы.

— Дядя Тимур, — испуганно сказала она, с опаской оглядываясь назад. — Она не такая! Вечером она совсем другая была!

В ее голосе слышалась почти паника, и Бэтээр тоже чего-то испугался.

— Что случилось? — всполошился он. — Кто там не такой? Какая не такая?

— Ванная не такая! — трагическим голосом сказала Вера — или Надя — и нервно затянула полотенце вокруг себя потуже. — Вчера розовая была! А сегодня серая и в пятнах! Дядя Тимур, у меня дальтонизм, да?

— Нет, — сердито сказал Бэтээр, стесняясь своего внезапного испуга. — Ванная другая. Эта — моя, розовая — Пулькина. За угол налево, потом по коридору, потом прямо до перекрестка и за угол направо. Там найдешь, там всего три двери.

— Не дальтонизм! — обрадовалась Вера — или Надя, — повернулась и шустро побежала искать Пулькину ванную.

Бэтээр еще добриться не успел, как дверь ванной распахнулась и на пороге нарисовалась та же Вера — или Надя, — обернутая в то же полотенце и укрытая тем же шалашом распущенных волос.

— Она не такая! — с ужасом сказала Вера — или Надя, — обводя стены взглядом и не обращая внимания на Бэтээра. — Вечером она совсем другая была! У меня дальтонизм!

— Это моя ванная, — скороговоркой объяснил Бэтээр, не отрываясь от бритья. — Пулькина за углом налево, по коридору прямо, потом за угол направо, там всего три двери, найдешь.

— Не дальтонизм! — обрадовалась она и исчезла.

Неужели правда бывают такие одинаковые? Во всем, от внешности до одинаковых слов в случайной ситуации… До ссадины на той же коленке…

До того же скола на том же зубе… Окружающие медленно, но верно сходят с ума. И даже не сказать, чтобы уж очень медленно. Или вот сейчас они его все-таки разыграли? Голову морочат, как пытались заморочить голову своей тете Наташе там, рядом с домом номер двенадцать? Вот интересно — как эта тетя Наташа их все-таки различает? Надо потом спросить…

Он уложился в отведенные ему пять минут и вошел в кухню вымытый, выбритый и одетый, очень гордясь собой и втайне ожидая, что вот сейчас ему скажут, что немножко не успели, еще каких-нибудь пять минут — и все будет готово, так что пусть он пока пойдет и почистит ботинки, помоет пол и починит телевизор.

И здесь его настиг третий удар. В кухне царили тишина, покой и порядок, а за выдвинутым на середину большим рабочим столом, сейчас накрытым незнакомой ему клетчатой скатертью, сидели уже все — с таким видом, будто ждут его как минимум со вчерашнего вечера, причем ждут смирно, покорно, без раздражения, но и без особой надежды, что когда-нибудь дождутся.

— Доброе утро, — растерянно сказал Бэтээр, глядя на большой ратрепанный букет пионов в прямоугольной вазе зеленого стекла, стоящей в центре почти по-праздничному сервированного стола. — Я опоздал, да?

— Доброе утро, — радостно мурлыкнули котята хором.

А наливная яблочная кошка уставилась на него круглыми честными глазами и объяснила:

— Вы не опоздали, это мы поторопились, чтобы вас нечаянно не задержать. Вам же сейчас на работу, опаздывать же нельзя, ну вот мы и постарались… Нам-то какая разница, когда завтракать? Мы-то все безработные, мы все сейчас бездельничаем, мы в отпусках и на каникулах… Правильно?

— И в санаториях, — подсказала Любочка, выглядывая из-за букета пионов и понимающе и снисходительно улыбаясь.

— Ну да, — недоверчиво откликнулся Бэтээр, садясь за стол и с интересом наблюдая, как Пулька и Вера-Надя тут же принялись привычно и умело хозяйничать, раскладывая по тарелкам что-то разное, изобильное, красивое и праздничное. — И во сколько же вы встаете по утрам, безработные бездельницы?

— Когда как, — с готовностью ответила тетя Наташа. — Как просыпаемся — так и встаем. Когда погода хорошая — тогда, конечно, пораньше. А если дождь, или даже просто пасмурно, вот как сегодня, — тогда долго спим. Особенно зимой, зимой иногда даже почти до семи. Правда, по летнему времени… Но все равно…

Бэтээр очень гордился своей способностью вставать рано. Надо, не надо, но в семь — как штык. И успевал поднять Пульку, накормить ее, проводить в школу, а потом сам на работу собирался. Все успевал, потому что умел вставать рано, аж в семь часов. А эти, выходит, долго сегодня спали, потому что погода пасмурная. Спали долго, а завтрак приготовили к семи. Он подозрительно пригляделся к яблочной кошке, которая смотрела честными глазами, склоняла голову к плечу и складывала губы утиным клювиком, собираясь сказать что-то особо значительное.

— Вообще-то мы можем изменить наш режим в соответствии с вашими привычками, — деловито предложила яблочная кошка, показала на миг ямочки на щеках и склонила голову на другое плечо. — Мы и пораньше можем вставать, и готовить, например, к шести… Вы ведь человек деловой, вам время терять нельзя.

— Не, к шести не надо! — Бэтээр сделал испуганное лицо и даже вилкой помахал. — Завтракать в шесть! Это что же — к семи уже на работу?! И что я буду один там делать? До девяти часов? Нет, лучше завтрак в восемь и… что-нибудь попроще, не такое вкусное. А то я так растолстею, с такой кормежкой… Сроду такого не ел. Как это называется?