Прайд окаянных феминисток
Шрифт:
— Я не способна! — горячо возразила Полина. — То есть способна, но не так… То есть я не обманывала! Чего это вдруг сразу — обманывала?! Вы же у нас есть? Ну вот. И Вера-Надя есть, и Любочка… А что еще близнецы народятся, так это разве обман? Это… гипотеза.
Она смотрела ожидающе и серьезно, как котенок, который только что слопал чужую сосиску и теперь ждет, что будет — за уши оттаскают или, может, окажется, что сосиска вовсе и не чужая была…
— Гипотеза! — изумилась Наталья. — Ты хоть знаешь, что это такое?
— Конечно, — важно ответила Полина. — Гипотеза — это возможный вариант развития событий. В данном конкретном случае. Правильно? Еще бывают научные гипотезы, только я забыла, что это
Наталья опять тяжело вздохнула. Кажется, и с Полиной она ошиблась… То есть не то, чтобы ошиблась, но что-то важное не поняла. Или не узнала. С самого начала девочка показалась ей очень открытой, доброй и умненькой. А главное — она умела горячо и искренне сопереживать чужой беде, радоваться чужой радости и не раздумывая бросаться на помощь, не ожидая просьб о помощи. Девочка была хорошим человеком, вполне сформировавшейся личностью, а поведенческие сбои — так это возраст, неумение сдерживать эмоции, ну, и мужское воспитание. Но главное — в девочке не было ничего скрытного, потайного, задавленного, никакого двойного дна, никакой зависти, никакой злости — поэтому и никакого стремления кого-то обидеть, унизить или обмануть. Даже когда она орала на своего Бэтээра — и то ни злобы, ни даже раздражения не испытывала, это же очевидно. И он не злился и не обижался, ему вообще, кажется, смешно было, а сам делал вид, что в таком гневе, в таком гневе!.. Оба они страшно забавные, да. И оба — хорошие люди. Тогда почему такое отношение к родной матери? Мать ведь звонит каждый день, беспокоится, наверное. А Полина просто развлекалась болтовней. Смеялась над матерью. Разыгрывала. И вон какая довольная, что розыгрыш удался.
Ну, ладно, может быть, она потом постепенно все поймет. А может быть, и понимать ничего не надо. Чужая жизнь — это чужая жизнь, и нечего лезть в чужую жизнь со своими пониманиями и непониманиями из обыкновенного бабьего любопытства. Они оказались здесь совершенно случайно и совсем ненадолго, так что нечего заниматься анализом, надо заниматься делом — вон картошка тушится, скоро уже Полинин брат с работы придет, надо быстренько сделать салат, сварить Любочке кашу, оторвать Веру-Надю от шахмат и пристроить к делу… Пусть ковры пропылесосят, что ли.
— Есть в этом доме пылесос? — деловито спросила Наталья. — Вон сколько пуха налетело… И тополей, вроде, вблизи нет, а пух летит. Покажи девочкам, как с ним обращаться, пусть быстренько порядок наведут. А ты мне с ужином поможешь, ладно? И Любочку в кухню веди, пусть пока с нами побудет, а то опять в какую-нибудь кладовку залезет. А у вас этих кладовок… потом мы ее неделю искать будем.
Полина, наверное, все-таки учуяла ее настроение. Задумалась, потаращила глаза, покусала губы, пошевелила бровями, глубокомысленно сказала: «Угу!» — и поскакала куда-то на северо-запад. Наталья опять вздохнула, огляделась на перекрестке коридоров и довольно уверенно отправилась на юго-восток, где, по ее представлениям, должна была находиться кухня. Кухня там и находилась, только Наталья вошла в нее через дверь, о которой раньше и не подозревала. Совершенно сумасшедшая планировка в этой сумасшедшей квартире. Но забавная.
Через пару минут через другую дверь в кухню с топотом вломились Вера-Надя, Полина и Любочка. Любочка несла перед собой, как поднос, большой альбом в синем бархатном переплете. У остальных в каждой руке было по пластиковому пакету, туго набитому чем-то тяжелым.
— Вот сюда, — деловито скомандовала Полина, сваливая свои пакеты в плетеное кресло в углу кухни. — Вера-Надя, пылесосы вон в том шкафу. Разберетесь? Ладно. Любочка, альбом отдай тете Наташе.
Наталья положила нож, вытерла руки полотенцем и взяла у Любочки толстый и тяжелый альбом. Вот они, семейные фотографии. Интересно, как Полина догадалась,
Альбом Наталья пока не раскрывала, смотрела, как Вера-Надя сваливают свои пакеты в то же плетеное кресло, вытаскивают из встроенного шкафа два совершенно одинаковых пылесоса — специально для них, что ли, приготовили? — и, за несколько секунд разобравшись с правилами эксплуатации, исчезают из кухни где-то на северо-востоке. Подошла Полина, отодвинула кочан капусты, который Наталья уже приготовилась шинковать, убрала разделочную доску, бросила нож в мойку и вынула из стола кухонный комбайн.
— Я все сама сделаю, вы пока посмотрите, если интересно. Вам ведь интересно? Ну вот. Там все наши есть, и мы с Бэтээром есть, прямо с детства. Если не узнаете, я расскажу, где кто…
Она неторопливо, но явно привычно, выбирала насадки к этому кухонному комбайну, кромсала на четыре части кочан, искала подходящую миску для салата — все делала умело и правильно, — и Наталья открыла альбом.
Альбом начинался с фотографий каких-то давних-давних времен, наверное, девятнадцатого века. Мужчины в мундирах или в костюмах-тройках, все с усами, все — с прилизанными темными волосами, все — с широкими черными бровями и строгими светлыми глазами. Женщины в длинных платьях с воротниками-стойками, с прическами, как у классных дам института для благородных девиц, с белыми лицами и темными губами. Дети, сидящие в огромных креслах с резными спинками и подлокотниками, все — с локонами до плеч, все — в кружевных белых платьицах, у всех белое кружево приминает большой крест, свисающий на вычурной цепочке до живота… Прадедушка, прабабушка, а вот это дедушка, самая первая его фотография, есть еще последняя, а больше никаких не сохранилось. Бабушкиных — несколько, бабушка фотографировалась чаще, красавица была.
Полина за пять секунд нашинковала в этом комбайне капусту, натерла морковку, высыпала все в миску и принялась неторопливо доводить салат до ума, по ходу дела объясняя «где кто». Старых фотографий было много, и людей на них было много, но она всех помнила и все о них знала — кто родня, кто знакомый, кто лучший друг, кто случайно в кадр попал. Знала по именам не только родню, но и их друзей. О жизни многих многие подробности знала. Половина альбома — эти фотографии.
Потом на одной странице — две свадебные фотографии. Женихи разные, а невеста одна.
— Это отец Бэтээра, а это мой, — сказала Полина так, будто рядом с женихами больше никого не было.
— Значит, вот это ваша мама? — не удержалась Наталья от дурацкого вопроса.
— А… ну да, — даже растерялась Полина и будто впервые заметила невесту на свадебных фотографиях. — Это Инночка, конечно, кто же еще, раз рядом стоит.
Инночка была красавица. Просто красавица. Нет, не просто красавица, а такая красавица, что в это сразу даже как-то и не верилось. Инопланетянка какая-то. Правда, если как следует присмотреться, черты бабушек и дедушек в ее неземной красоте угадывались, но нельзя сказать, что она была похожа на кого-то из них. Просто все самое лучшее, что было в лицах предков, слилось в ее лице в безупречной гармонии — и получилось вот это ослепительное чудо. Смотреть — глазам больно…
Только почему-то на обеих фотографиях она была одна и та же. Насколько понимала Наталья, между этими свадьбами прошло как минимум десять лет, если не больше.
— Вот здесь ей восемнадцать, а вот здесь — тридцать шесть, — будто услышав ее мысли, сказала Полина. — Ничего себе, да? Как манекен из холодильника. Листайте, тетя Наташа, дальше уже все про нашу семью.
Наталья опять про себя отметила, что Полина привычно и без всяких эмоций отделяет «свою семью» от матери; от «манекена из холодильника» даже невольно поежилась, но говорить ничего не стала и послушно перевернула страницу.