Прайд окаянных феминисток
Шрифт:
— Ну как это не понимаете… У Любочки ведь никого нет, кроме нас… И вот теперь вас тоже. Ей сейчас нельзя расставаться с теми, кого она считает своими. Для нее это очень серьезная психическая травма. Тем более, если совсем привыкнет, а расставаться все равно придется.
— А почему это вдруг обязательно придется? — осторожно сказал Бэтээр, с интересом наблюдая, как она трогает нетерпеливыми пальцами теперь уже шрам под ключицей. — С какой стати чуть что — сразу и расставаться? Может, мы всю жизнь вместе будем… встречаться, и дружить, и видеться часто, и вообще…
Он
— Значит, все-таки не понимаете…
Это она ничего не понимала. Ну, так он сейчас все объяснит.
И опять не успел — ее навороченный телефон в сто первый раз за последние полтора часа придурковато завел: «Чижик-пыжик, где ты был». Ну, что это такое, в самом-то деле?! Ну, совершенно невозможно нормально поговорить! Ну, неужели не ясно — человек в отпуске, имеет право отдохнуть, чего звонить-то… Тем более — по сотовому. Горит у них там, что ли?
Бэтээр с интересом проследил, как яблочная кошка выловила сотовый в вырезе купальника, и беззастенчиво стал прислушиваться, пытаясь понять, кто ей звонит на этот раз и о чем идет разговор.
— Антонина, ты молодец, — сказала яблочная кошка, молча послушав не меньше пяти минут. — Спасибо, ты действительно помогла. Нет, распечатывать не надо, перешли все Полине, я попозже посмотрю. Позвони Анне сама, у меня, наверное, сейчас телефон отключится… Нет, только юристы, мне пока больше никто не нужен. Ее мама знает, о чем говорить… Ну вот, я так и знала! Отключился.
Она смотрела на телефон возмущенно и обиженно, хмурилась, кусала губы, и даже ямочки на ее щеках выражали негодование. Как будто не сама же и проговорила все деньги или все батарейки. Или и то, и другое. Еще бы, при таком-то количестве разговоров. Прямо не воспитательница из детского сада в отпуске, а Смольный на проводе в разгар революции. Ой, какая забавная… И к тому же никто, кроме юристов, ей пока не нужен.
— Между прочим, я юрист, — скромно заметил Бэтээр, с интересом наблюдая, как яблочная кошка засовывает мертвый телефон за пазуху и опять начинает машинально трогать нетерпеливыми пальцами шрам под ключицей.
— Вы бизнесмен, — сказала она, явно думая о чем-то другом и глядя на него отсутствующим взглядом.
— Я юрист, — настойчиво повторил Бэтээр. — Я юридический окончил, у меня диплом есть. Вам же нужны юристы?
— Мне нужны юристы, — бормотнула она, глядя на него все еще отсутствующим взглядом. — Мне очень-очень-очень нужны юристы. И чтобы они все были женщинами.
Глаза ее вдруг проснулись, с интересом уставились на него, брови поднялись, губы сложились колечком, и она с недоверием спросила:
— Вы юрист?! А при чем тогда бизнес?
— Ни при чем, — нетерпеливо отмахнулся он. — Это Васькина идея. Да и какой там бизнес… Просто машины чиним. А почему все юристы должны быть женщинами?
— Как почему? — удивилась она. — Это же очевидно! Женщины гораздо
Она вздохнула, помолчала и с удивлением добавила:
— И денег просят меньше. Это ведь тоже очень важно в данных обстоятельствах, правильно?
— Правильно, — согласился Бэтээр. Хотел спросить о данных обстоятельствах, но почему-то вспомнил Ваську и спросил о другом: — Вы что, феминистка?
— Конечно.
Она смотрела на него честными глазами, складывала губы утиным клювиком, на миг показывала и опять прятала ямочки на щеках и склоняла голову к плечу. Бэтээр тут же сделал мужественное лицо.
— Наталья…
— Владимировна, — услужливо подсказала она и склонила голову к другому плечу.
— Гражданка Лунина, — сурово начал Бэтээр. И даже пальцем погрозил для убедительности. — Вы отдаете себе отчет в сделанном вами заявлении? Феминизм! Откуда в вас эти дремучие предрассудки? Чего доброго, вы и Пульку этим феминизмом заразите, а с ней и так никакого сладу нет!
Яблочная кошка внимательно глянула через его плечо на играющих детей и опять уставилась на него честными глазами.
— Тимур Романович!
— Бэтээр, — подсказал он.
— Хорошо, Бэтээр Романович, — согласилась она вполне всерьез. — Феминизм — это не заразно. Тем более — от женщины. Феминизм в женщине могут воспитать только мужчины. На данном этапе в Полине нет и не может быть никакого феминизма, потому что вы ее любите, уважаете, не угнетаете, признаете как личность и заботитесь как о сестре. Поэтому и она к вам относится так же. Правильно?
— Правильно, — неуверенно сказал Бэтээр, подозревая, что она опять над ним смеется. — Относится, ага … А чего орет тогда? Чуть что — и сразу орать…
— Возраст такой, — объяснила она. — Очень эмоциональная девочка, а в этом возрасте дети обычно очень неуверенны в себе. И любые, даже вполне безобидные на взгляд постороннего человека, «чуть что» воспринимают очень болезненно. Крик — это такая защитная реакция. Кричат ведь всегда от слабости, правильно?
— Пулька теперь все время повторяет это ваше «правильно», — ушел Бэтээр от ответа, с неловкостью вспомнив, как орал вчера на Пульку при этой тете Наташе, да еще и при детях. — А что значит: на данном этапе? Это что, потом Пулька тоже может феминисткой стать?
— Все зависит от того, кто рядом будет. Попадется муж такой… тиран какой-нибудь… или эгоист бездушный — тогда может и стать. И даже наверняка станет.
— У вас такой муж был, да? — ляпнул Бэтээр, не успев подумать, и тут же попытался исправить положение: — Вы его случайно не пристрелили?
Наливная яблочная кошка вдруг вспыхнула, как маков цвет, изобразила своими честными глазами негодование и возмущенно ответила:
— Как вы могли подумать?! Как же я могла стрелять в собственного мужа? Да еще при детях! К тому же и ружье не было заряжено… Я его просто немножко стукнула.