Прайд окаянных феминисток
Шрифт:
— Да выгони ты его, — сердито говорила бабушка. — Выгони, пока не поздно. Ведь раз пить начал — так и душу тебе всю выпьет, как паук ядовитый.
— Бабушка! — ужасалась Наталья. — Как это — выгнать?! Он же пропадет совсем! И как ты можешь так о своем внуке?.. Разве ты его совсем не любишь?
— Это ты мне внучка. И помощница, и нянька, и утешительница. Я тебя люблю. А он паук. Его дед и отец мне всю душу выпили. И он тебе выпьет. Выгони его.
Бабушка чего-то не договаривала, было что-то в жизни ее семьи такое, о чем она даже Наталье не рассказывала. Только однажды выдала старое охотничье ружье, несколько патронов, заряженных крупной солью, сказала:
— Всегда при себе держи. Патроны чтобы всегда в кармане были. Мне пригодилось — и тебе пригодится. А лучше выгони ты его, пока не поздно.
Наталья Толика не выгнала. Это была следующая ее ошибка. Даже работы ему какие-то находила через родителей своих детей. На каждой из найденных работ Толик держался месяца два, а потом или сам увольнялся, или его увольняли, потому что он срывался в запой.
— Наталька, выгони его, — сердито настаивала бабушка. — Не доводи дело
Когда появились Вера-Надя, ружье и пригодилось. И когда Толик приходил сюда требовать, чтобы она за половину квартиры деньги отдала, — ружье тоже пригодилось. Бабушка сунула стволы внуку в живот и спокойно сказала:
— Жить хочешь, паук ядовитый? Чтоб к завтраму в Наталькиной хате духу твоего не было. Смотри, я проверю, чтоб чего-нибудь не своего не прихватил. Дедову судьбу помнишь? Ну, вот и беги бегом, а то и тебе того же достанется. Беги, беги, поторапливайся. Ты меня знаешь, я попусту сроду не грозилась.
Толик бабушку, наверное, знал, потому что побежал от ее дома бегом, причем молча, что при его словоохотливости в пьяном виде было делом и вовсе невероятным.
— Чего это он испугался? — удивилась Наталья, осторожно отбирая у бабушки ружье и вынимая патроны. — Ведь на самом деле ты все равно не выстрелила бы, правильно? В родного внука!
— Да он ведь не только мой внук, — сухо откликнулась бабушка. — Он и дедов внук тоже. И отцовский сын. Вот ведь крапивное семя… Думала, хоть в третьем колене кто путевый народится… Говорила ведь: гони его, ищи нормального, детей нормальных рожай! Ладно, хоть сестрины девки тебе остались. Отец-то у них не паук ядовитый? А если и паук — наплевать. Девки такие будут, какими ты их вырастишь, в них отцовское паучество с кровью не переходит. А с парнями беда, тут хоть наизнанку вывернись, а все одно будет в папаню. Либо в деда. Вот ведь крапивное семя… Хорошо хоть этот девок убить не успел.
— Бабушка! — Наталья даже возмутилась. Толик, конечно, не подарок, но предположить, даже сгоряча, что он может такое… — Бабушка, что ты говоришь такое?! Как это — убить?!
— А вот так, — спокойно ответила бабушка. — Вот так вот и убить… Как его дед доченьку мою убил по пьянке. Плакала она, вишь ты, громко, песни петь ему мешала. И как отец его, сынок мой родимый, дочку свою убил. Нечаянно, мол, уронил, а она и умерла. Это дело замяли как-то, он уже тогда в райкоме ихнем партейном работал, так что и не разбирался никто. И Лидка его хай не подымала. И что за баба? Не могу я этого понять. Либо за мужа так держалась? Муж-то при должности… Нет, хоть как суди, а не могу я этого понять. Смерть ребенка простить — как это? Если даже и нечаянно… Хотя я думаю, что тоже по пьянке. Крапивное семя. И вот ведь что: сынов-то они не трогали, даже по пьянке. А с дочками вон как… А с Лидки — как с гуся вода. Я-то своего чуть до смерти не расстреляла. Заряжала — и стреляла, заряжала — и стреляла… Он уж и дергаться перестал, а я все стреляла и стреляла, пока соседи ружье не отобрали. Долго жалела, что до смерти не застрелила. У нас патроны только с солью были, так что убить-то не убьешь… Но я ему и в морду попала, и в шею, и в живот… В самые больные места. Он от боли свалился-то, для жизни там не опасно было. Может, и хорошо, что до смерти не расстреляла, а то меня судили бы, а не его, паука ядовитого… Наталька, ищи нормального мужика. Главное — чтобы непьющий был. И от работы не бегал. И вот что я тебе скажу: смотри, есть у него сестра или нет. И у отца его чтобы тоже сестры были, хоть бы одна сестра. А лучше бы всего — вызнать, есть у деда сестра или нет. У отцова отца, а не у материного. Поняла меня?
Наталья тогда одно поняла: бабушка так и не отошла от давнего потрясения, так и не забыла своего горя, так и не изжила свою ненависть. И все эти рассуждения на тему «нормальный мужик только тот, у которого сестра жива» ее печалили и тревожили, потому что очень похожи были на какой-то психический сдвиг, а она не хотела думать, что у бабушки сдвиг, она бабушку любила. И очень жалела — Анастасия Сергеевна ей потом много чего порассказывала о жизни бабушки. Ох, и жизнь была, любой с ума сойдет. А бабушка с ума все-таки не сошла, у нее даже никаких странностей до последнего часа не было, если не считать странностью вот это самое убеждение: нормальный мужик только тот, у кого сестра жива. Некоторых, с живыми сестрами, бабушка несколько раз даже сватала Наталье. Не очень настойчиво, как бы между делом, но Наталья все равно сердилась. Зачем ей замуж? Была она замужем, и чем это кончилось? Хорошо хоть, правда, быстро кончилось, намучилась все-таки не так, как с другими бывает, — до сумасшедшей, лютой ненависти, до черной тоски, до смертельной усталости… Ну так и зачем ей замуж? Дети у нее есть, работа у нее есть, и даже деньги кой-какие капают, потому что отец Веры-Нади оказался не ядовитым пауком, а вполне нормальным мужиком, и каждый месяц присылал что-то вроде алиментов. Когда больше, когда меньше… В общем-то, всегда не слишком много, на содержание девочек этих денег ни в какую погоду не хватило бы. Но были еще деньги от сдачи ее квартиры — главная часть ее дохода. Все-таки какая удача, что в свое время Толик не стал прописываться в ее квартире, потому что мамина-папина квартира была куда больше, да еще и в престижном доме, да еще и в центре города. Не захотел он тогда терять возможность когда-нибудь в будущем получить такую роскошную жилплощадь, вот и не стал выписываться от родителей. Кто ж тогда догадывался о грядущей приватизации? После развода Наталья свою квартиру приватизировала, и теперь ее квартира приносит вполне приличный доход. И дом бабушка ей оставила. Так что и она не нищая, и очень даже не нищая, и нечего некоторым хвастаться своими миллионами. Конечно, она не так богата, как эти самые некоторые, но Любочку вполне
Да еще чтобы и семья полная… Кто это решил, что так называемая полная семья — это нормальная семья? Полная семья — это, как правило, узаконенный домашний террор мужчины и женское рабство. Кому и знать, как не ей. Да и за годы работы в детском саду она вот как нагляделась на эти полные семьи. Две полные семьи из трех — это не жизнь, а мука мученическая, которую бабы терпят ради детей. А дети в этой мученической муке вырастают уже покалеченные, думают, что так и надо жить, так и правильно, — и свои семьи будут потом лепить по образу и подобию родительских: мужья — терроризируют, жены — терпят. У нее было много детей, мамы которых развелись с мужьями или и вовсе замуж не выходили. Все эти мамы выгодно отличались от мам из полных семей. Даже внешне — молодые, нарядные, ухоженные. А главное — свободные. Они жили со спокойным чувством собственного достоинства, и дети у них росли такие же. А большинство замужних мам были замученными и запуганными, выглядели намного старше своего возраста, годами носили одно и то же, а к собственным детям ничего, кроме усталого раздражения, не испытывали, потому что видели в них продолжение мужа, склочного бездельника и тупого тирана. После развода такие женщины расцветали просто на глазах, молодели, хорошели, разворачивали плечи, поднимали головы, начинали улыбаться, и главное — оказывалось, что детей своих они любят горячо и радостно, потому что дети — это все, что им надо от жизни.
Нет, были, конечно, так называемые полные семьи, которые могли считаться нормальными. И даже удачными. И даже счастливыми. Это те семьи, где командовали женщины. Женщины умели командовать мудро и весело, не унижая близких и не впадая в ярость по любому поводу. Женщины в таких семьях были свободны и счастливы, и делали счастливыми всех окружающих.
Только таких семей было мало. По пальцам пересчитать…За все годы работы в детском саду она запомнила только три таких семьи. Да вот еще Анастасия Сергеевна со Степаном Михайловичем. Да еще семьи их сыновей. Ну, это понятно, сыновья у них золотые, какие еще сыновья могли вырасти в такой семье. И все. Больше она удачных — а тем более счастливых — так называемых полных семей не знает. Там, где командует мужик, — концлагерь и маразм. Так что ничего удивительного в том, что она стала феминисткой. Даже если не брать во внимание пример ее собственной жизни, вокруг такая прорва примеров…Прямо рядом. Хоть бы вот Вера-Надя, которые не нужны родному отцу, потому что не сыновья, а дочери. Или Любочка, ребенок из так называемой полной семьи…Чтоб же этот подонок в аду горел вечно. И на балконе в мороз ночевал. И падал с лестницы мордой в битое стекло. Без опохмелки. Гадина. Полная семья!.. Идиоты.
Но Полинин брат прав — Любочку охотнее отдадут в полную семью. Благополучную и богатую. Ой, что делать-то? Ведь наверняка есть уже такая семья, и наверняка такая семья готова взять Любочку прямо хоть завтра, а если такая семья из этих, из шустрых, — так никто и смотреть не будет, из каких таких интересов берут ребенка без единого родственника, но с несколькими миллионами. Наверное, и правда ей самой придется замуж выходить. За Полининого брата. Но фиктивного брака он не хочет. А она не хочет фактического брака. Нет, не хочет, не хочет, не хочет! «Как будто тебя кто-нибудь спрашивает», — вдруг услышала она совершенно явственно, будто он над ухом шепнул. Не спрашивает, вот именно. Ярко выраженный тиран и деспот. Танк, прущий напролом. Бэтээр. Покомандуешь таким, как же… И что это за семья будет? Она — феминистка, он — домашний террорист!
Хотя Полина у него выросла совершенно нормальная, не похоже, что ее хоть как-нибудь угнетали. Скорее — наоборот…Ну, так это сестра все-таки, с сестрами мужики гораздо более терпимы, чем с женами…
Бабушке Бэтээр понравился бы. И не пьющий, и от работы не бегает, и живая сестра при нем. Очень, очень живая сестра. К тому же, он сам ее вырастил. Такие живые, бесстрашные, уверенные в себе девочки вырастают только при полном отсутствии даже намека на какое-нибудь угнетение. Еще не известно, как бы он относился к дочери… «Ты мне полдюжины детей нарожаешь…» И руки за спиной скрутил. И смеялся. И облизывал ее лицо! Господи помилуй, какой разврат, какой разврат!.. Последний раз она целовалась больше десяти лет назад, с Толиком, конечно. Ничего хорошего. Но она терпела, потому что муж все-таки. Да и трезвый он в тот момент был. А лет пять назад за ней стал усиленно ухаживать овдовевший папа одного из ее детей. Очень все благопристойно — цветы, конфеты, кино по субботам. Осторожные разговоры о том, что его ребенку нужна мать, а ее девочкам — твердая мужская рука. Ага, как же. Мужик-то был, кажется, нормальный, но твердая мужская рука Наталью сразу насторожила, поэтому до поцелуев дело не дошло, она его усиленные ухаживания постепенно дезактивировала как бы нечаянными, но постоянными упоминаниями о своем махровом феминизме. Мужик поверил, стал задумываться, в конце концов испугался и отстал. Полининому брату она тоже о своем феминизме рассказала. И что? И ничего. О большой семье он мечтает. Давно, уже три дня. И прямо так и заявляет: Полине нужна женская забота, Вере-Наде — твердая мужская рука, Любочке — полная семья, а ему — полдюжины детей. И в отличие от того овдовевшего папы, Полинин брат не осторожничает, долгих разговоров не разговаривает, ее вообще не слушает, прет напролом. Вот уж правда Бэтээр, не зря его так все зовут. Такой муж — это катастрофа, вот что это такое.