Предание о старом поместье
Шрифт:
Он подтащил мешок к куче сухой листвы, хвороста и увядших букетов, сваленных у кладбищенской ограды. Здесь он вытащил из мешка все содержимое и тщательно спрятал его под хворостом.
Вернувшись с пустым мешком, он сказал Ингрид:
— Полезай сюда!
Ингрид залезла в мешок и скорчилась на дне его клубочком. Далекарлиец тщательно затянул все ремни, как он это делал тогда, когда в мешке был настоящий товар, согнулся в три погибели, просунул руки сквозь кожаные петли, затянул несколько ремней у себя на груди и встал во весь рост. Пройдя несколько шагов, он разразился веселым смехом. Мешок у него на спине был до того легкий, что впору было пускаться с ним в пляс.
От
Ингрид унесла с собой из могилы букетик цветов, положенный приемной матерью. Она так была ему рада, что поминутно целовала его. Благодаря ему она стала думать о матери куда лучше, чем прежде. Впрочем, она и без того думала бы о ней лучше. Тот, кто только что встал из могилы, может испытывать лишь добрые и светлые чувства ко всему живому на земле.
Теперь она хорошо понимала, что пасторша должна была любить собственных детей больше, чем приемную дочь. А раз в пасторской усадьбе жили бедно и не имели средств нанимать няньку, то пасторша считала вполне естественным, что девушка должна нянчить младших братьев и сестер. А то, что малыши не были к ней добры, объяснилось лишь тем, что они привыкли считать ее своей служанкой. Разве могли они постоянно помнить о том, что она была взята в дом, чтобы стать им сестрой?
И наконец, всему виной была бедность. Если бы отец получил повышение, стал бы старшим пастором или, может быть, даже главным пастором, все бы уладилось. И вернулись бы прежние времена, когда все ее любили. Ну конечно, когда-нибудь все станет по-прежнему! Ингрид поцеловала букетик. Мать, верно, не хотела быть жестокой. Это бедность ожесточила ее сердце и сделала ее такой злой.
Но, в сущности, ей теперь было все равно, как с ней будут обращаться. Отныне ничто на свете больше не сможет омрачить ее, потому что она теперь всегда будет радоваться жизни. А если когда-нибудь ей станет тяжело, то она вспомнит о материнских цветах и о деревянной лошадке маленького братца.
Прекрасно уже то, что ее несут по дороге живую. Нынче утром никто бы не поверил, что она сможет вновь очутиться на этой дороге, среди этих холмов. И пахучий клевер, и певчие птицы, и прекрасные тенистые деревья — все это существует, чтобы радовать живых. Еще совсем недавно все это было уже не для нее.
Но, как было сказано, времени для раздумий у нее было немного, потому что спустя двадцать минут далекарлиец подошел к пасторской усадьбе.
Дома были только пасторша и служанки, как того и хотела Ингрид. Все утро пасторша хлопотала над поминальным обедом. Теперь обед уже поспел, и оставалось только дожидаться гостей. Она сходила в спальню и нарядилась там в черное платье.
Пасторша выглянула на дорогу, но гости пока что не показывались. Тогда она решила снова наведаться в кухню и снять пробу с приготовленных блюд. Она осталась вполне довольна, стряпня нынче удалась ей, а это не может не радовать хозяйку, даже если в доме траур. В кухне находилась лишь одна служанка, из тех, кого пасторша взяла сюда с собой из родительского дома, и она решила, что с ней можно пооткровенничать.
— Знаешь, Лиза, я думаю, любой остался бы доволен такими поминками, — сказала она.
— Хотела бы я, чтобы она взглянула с небес на землю и увидела, как хозяйка старается ради нее, —
— Ну, я-то никогда не могла ей угодить, — возразила хозяйка.
— Она умерла, — сказала служанка, — и не мне говорить худое про ту, которую, можно сказать, еще земле не предали.
— Немало попреков наслушалась я от мужа из-за нее.
Дело в том, что у пасторши была потребность говорить с кем-нибудь о покойнице. Она чувствовала некоторые угрызения совести из-за своей приемной дочери. Оттого-то и затеяла она столь пышные поминки. Ей казалось, что совесть не будет так сильно мучить ее, если она взвалит на себя все эти хлопоты с поминальным обедом. Но этого не случилось. Ее мужа тоже мучила совесть. Он говорил, что они не сдержали слова и не обращались с девушкой, как с родной дочерью, хотя он и обещал это, когда удочерил ее. И он утверждал, что лучше было бы вовсе не брать ее в дом, раз они не сумели полюбить ее, как собственное дитя. И теперь приемной матери требовалось поговорить с кем-нибудь о девушке, чтобы выведать, не кажется ли людям, будто она чересчур жестоко обходилась с ней.
Она заметила, как Лиза в сердцах стала энергично помешивать поварешкой в котле, точно ей было трудно совладать со своими чувствами. Девушка она была сметливая и знала, как подольститься к хозяйке.
— Сдается мне, — начала Лиза, — если уж у тебя есть мать, которая печется о тебе денно и нощно, холит тебя и лелеет, так не грех бы, кажется, постараться угодить ей и быть послушной. И коль тебя взяли в почтенный пасторский дом и воспитывают, как благородную, то надо бы хоть какую ни на есть пользу приносить, а не все только бездельничать да мечтать. Хотела бы я знать, что сталось бы с нею, ежели бы пастор не взял к себе в дом эту маленькую нищенку. Небось, шаталась бы по дорогам с этими циркачами да и померла бы где-нибудь под забором, как последняя побродяжка.
Тут во дворе усадьбы появился далекарлиец, тот самый, что и в воскресенье бродит со своим мешком по дорогам. Он тихо вошел в открытую дверь кухни и поклонился, хотя никто не ответил ему на приветствие. Хозяйка и служанка обернулись, но, увидев, кто пришел, как ни в чем не бывало продолжали беседу.
— Может, оно и к лучшему, что девушка померла, — сказала пасторша.
— Вот что я вам скажу, хозяйка, — подхватила служанка, — сдается мне, что пастор и сам понимает это, а если нет, то в скорости непременно поймет. В доме наконец настанет покой, и пастор этому только рад будет!
— Да уж наверняка поймет, — сказала пасторша. — Ведь мне то и дело приходилось препираться с ним из-за нее. На ее одежду такая пропасть денег уходила, что уму непостижимо. А он все боялся, как бы ее не обделили, так что иной раз ей перепадало даже больше, чем собственным детям. Она ведь старше всех была, и на нее материи много надо было.
— Теперь, небось, вы, хозяйка, ее платье Грете отдадите?
— Да, либо Грете отдам, либо себе оставлю.
— Не больно-то много от нее, бедняжки, осталось.
— Никто и не ждал от нее наследства, — сказала пасторша. — Хватило бы и того, чтобы она по себе добрую память оставила.
Именно такие речи и ведутся, когда у человека совесть нечиста и ему хочется оправдать себя. Приемная мать Ингрид наверняка говорила не то, что думает.
Далекарлиец повел себя точно так же, как он обычно поступал, приходя в усадьбу торговать. Постояв немного и оглядевшись в кухне, он очень бережно поставил мешок на стол и принялся расстегивать ремни. Затем оглядевшись еще раз, чтобы окончательно убедиться, что ему не грозит опасность со стороны кошки или собаки, он выпрямился и стал открывать верх мешка, завязанный многочисленными веревочными узлами.