Предания нашей улицы
Шрифт:
«И сказал дед спокойно:
— Я решил дать тебе, единственному, возможность пожить в этом доме, жениться здесь и начать новую жизнь.
Сердце Хумама радостно забилось.
— Спасибо тебе за милость. — Ты ее заслужил!
Юноша переводил взгляд с деда на ковер и обратно, потом робко спросил:
— А как же моя семья? Габалауи ответил недовольно:
— Я ясно выразил мое желание!
— Они тоже заслуживают твоей милости и прощения, умоляюще глядя на деда, проговорил Хумам».
Спящая Камар вдруг шевельнулась. Касем вскочил с дивана и бросился к ней. В ее глазах, прежде затуманенных,
— Мое горе глубже!
— Что ты хочешь сказать?
— Я заставила тебя мучиться, но мое горе сильнее. Кусая губы, он сказал:
— Камар, я опечален тем, что не могу облегчить твоих страданий!
— Я боюсь за тебя, за то, что будет с тобой без меня!
— Не говори обо мне. — Касем, ты должен уйти. Уходи к твоим друзьям. Если ты останешься, тебя убьют! — Мы уйдем вместе.
— У нас разные пути.
— Пожалей меня, как ты всегда жалела.
— Ах, если б это было возможно!
Она говорила с трудом, дыхание ее прерывалось. Рукой она поманила его к себе. Касем склонился над ней совсем низко, так, что ощущал ее дыхание. Она вытянула шею, словно взывая о помощи. Грудь ее судорожно вздымалась, из нее вырывался тяжелый хрип.
— Посади ее, ей хочется сесть, — подсказала Сакина.
Касем обнял жену, помогая ей приподняться, но она издала стон, похожий на последнее «прости», и голова ее упала на грудь. Сакина с ребенком бросилась прочь из комнаты, и ее истошный вопль возвестил о смерти.
81
Утром следующего дня в доме и перед домом собрались люди, пришедшие выразить свои соболезнования. Родственные связи на нашей улице всегда значили очень много, почитание родственников ценится больше, чем все другие добродетели. Поэтому и Саварис обязан был прийти выразить свои соболезнования. За ним повалили и другие обитатели квартала бродяг. По долгу родства пришел и управляющий Рифат, а за ним немедленно Лахита, Гулта и Хаджадж, а там уж пошел всякий встречный-поперечный. Похороны получились такими многолюдными, какие обычно бывают, когда хоронят футувв. Касем мужественно скрывал свое горе и держался спокойно и твердо. Даже в момент погребения, когда все его существо оплакивало смерть Камар, глаза оставались сухими.
Когда все участвовавшие в похоронах разошлись, у могилы остались лишь Касем, Закария, Увейс и Хасан. Закария положил руку на плечо племянника и сказал:
— Крепись, сынок. Да поможет тебе Аллах! Касем склонил голову и тяжело вздохнул.
— Сердце мое погребено в ее могиле, дядюшка! Лицо Хасана при этих словах исказила гримаса сострадания. Минуту все молчали.
— Пора идти! — напомнил Закария. Но Касем не тронулся с места.
— Зачем они пришли сюда? — с неприязнью вымолвил он. Поняв, кого он имеет в виду, Закария ответил:
— В любом случае спасибо им. Приободренный многолюдством похорон, Увейс проговорил:
— Мы помиримся с ними. Их поведение требует и от тебя ответных шагов. К счастью, они не принимают всерьез того, что говорят
Касем предпочел молчать и не вступать в спор Вдруг — словно они только и ждали, когда все разойдутся, — появились друзья Касема во главе с Садеком. Пришедших было много, но среди них не было ни одного незнакомого лица. Друзья кинулись обнимать Касема, и тут глаза его наполнились слезами. Увейс с неодобрением наблюдал за встречей, но никто не обращал на него внимания.
— Больше ничто не удерживает тебя на улице, — обратился к Касем у Садека.
Закария, опередив Касема, решительно возразил:
— Здесь его дочь, его дом, его имущество.
— Мне было необходимо остаться здесь, — ответил Касем Садеку.
— Благодаря этому вас стало намного больше. Он оглядел лица друзей, словно призывая их в свидетели своей правоты. Большинство составляли те, кого Касем уговорил бежать с улицы и присоединиться к друзьям, ушедшим первыми. Ночами он тайно выбирался из своего дома, шел к тем, кто вызывал в нем симпатию и доверие, и убеждал в необходимости покинуть улицу.
— Долго нам еще ждать? — спросил Аграма.
— Пока вас не соберется достаточно много.
Аграма отвел Касема в сторону и, поцеловав его, прошептал:
— Мое сердце разрывается от печали за тебя. Я лучше всех понимаю, сколь ужасно твое горе.
— Ты прав, мне очень плохо, — признался Касем, едва сдерживая слезы.
— Поскорее присоединяйся к нам, ведь ты теперь совсем один.
— Всему свое время. Тут Увейс позвал Касема:
— Пора возвращаться!
Друзья обнялись на прощание, и Касем вернулся домой.
Шли дни, а Касем все пребывал в одиночестве и тоске, так что Сакина стала даже опасаться за него. Но по ночам Касем неустанно продолжал обходить дома, и число покидавших улицу быстро росло. Жители Квартала бродяг недоумевали, а в других кварталах откровенно издевались над бродягами и над их футуввами. Утверждали даже, что не сегодня завтра сбежит сам Саварис.
Закария предостерегал Касема:
— Все это вызывает тревогу. Будь осторожен!
Но было необходимо ждать. Жизнь Касема полностью была заполнена работой и опасностью, и его единственной радостью была Ихсан. Она уже училась стоять, держась за спинку стула, и разговаривала с отцом на своем детском языке. Касем любовался дочерью. Он говорил в душе: «Ты будешь красивой девочкой, но главное, чтобы ты была доброй и нежной, как твоя мать». Ему было приятно, когда Ихсан смотрела на него черными материнскими глазами. И личико ее своей округлостью напоминало лицо Камар. Ихсан была символом их любви, подаренной им судьбой и ею же жестоко оборванной. Доживет ли он до того дня, когда она станет прекрасной невестой, или ему суждена лишь боль воспоминаний о былом счастье?
Однажды в дверь дома кто-то постучал. Сакина, подойдя к порогу, осведомилась, кто там, и молодой голос ответил:
— Открой, Сакина!
Отворив дверь, Сакина увидела девочку лет двенадцати или чуть старше, закутанную, против обыкновения, в малайю и с покрывалом на лице. Сакина спросила, чего та хочет, но девочка торопливо вошла в комнату, где находился Касем, и обратилась к нему:
— Добрый вечер, дядя!
Она сняла покрывало, и открылось милое круглое личико с правильными чертами.