Предания нашей улицы

Махфуз Нагиб

— Не лучше ли нам вернуться? Она подтолкнула его, шепча на ухо:

— Будь я проклята, если желаю зла хоть одному человеку.

Мучимый сомнениями, Адхам сделал несколько осторожных шагов, одной рукой изо всех сил сжимая в кармане маленькую свечку, другой ощупывая стену, пока не натолкнулся на створку двери.

Умейма шептала:

— Я останусь здесь и буду наблюдать. Иди спокойно.

Она протянула руку, открыла дверь, а сама отступила назад.

Неслышным шагом Адхам вошел в отцовские покои, из которых тянуло резким запахом мускуса. Прикрыв за собой дверь, он остановился, вглядываясь в темноту, пока не различил слабо светлеющие пятна окон, выходящих на пустыню. В этот момент Адхам почувствовал, что преступление — если это

преступление — уже свершилось тогда, когда он переступил порог отцовских покоев, и ему не остается ничего другого, как довершить начатое. Он пошел вдоль правой стены, иногда натыкаясь на мебель, миновал дверь, ведущую в каморку, дошел до конца комнаты и нащупал руками стол. Потянул к себе ящик, выдвинул, ощупью отыскал в нем ларец. Постоял немного, чтобы перевести дыхание. Вернулся к двери каморки, нащупал замочную скважину, вставил ключ, осторожно повернул. Дверь отворилась, и Адхам неожиданно для самого себя оказался в каморке, куда до этого был заказан доступ всем, кроме отца. Он прикрыл дверь, достал из кармана свечку, зажег ее и увидел, что находится в квадратной комнатушке с высоким потолком и без окон. Пол был застлан ковром, на нем стоял изящной работы столик, на столике — огромная книга, прикрепленная к стене стальной цепочкой. У Адхама пересохло горло, будто его сдавили обручем. С трудом он проглотил слюну и стиснул зубы, силясь прогнать охвативший его страх. Свечка в руке дрожала. Он подошел к столику, не отводя взгляда от богато изукрашенного, тисненного золотом переплета книги. Осторожно открыл ее, усилием воли заставил себя сосредоточиться и начал читать написанное персидским шрифтом: «Во имя Аллаха…»

Внезапно он услышал скрип отворяемой двери, заставивший его вздрогнуть и обернуться. В мерцанье свечи Адхам увидел в дверном проеме мощную фигуру Габалауи, который не сводил с сына холодных и суровых глаз. Адхам молча, оцепенело смотрел в эти глаза, разом лишившись способности говорить, двигаться и думать. Габалауи коротко приказал:

— Выходи. Но Адхам был не в силах пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Он стоял, как камень, с той лишь разницей, что камень не может испытывать отчаяние. Отец повторил:

— Выходи. Страх прогнал оцепенение. Адхам вышел из каморки, все еще держа в руках зажженную свечу. Посреди комнаты он увидел Умейму, которая молча плакала — слезы одна за другой катились по ее щекам. Отец сделал Адхаму знак встать подле жены, тот повиновался, и Габалауи жестко сказал:

— Ты должен отвечать лишь правду.

На лице Адхама была написана полная покорность.

— Кто рассказал тебе о книге? — спросил Габалауи. Без колебаний — словно разбился сосуд и из него сразу вытекло содержимое — Адхам ответил:

— Идрис.

— Когда?

— Вчера вечером.

— Как вы встретились?

— Он проник в контору в толпе арендаторов и дождался, пока мы остались одни.

— Почему ты не прогнал его?

— Я не мог прогнать его, отец.

— Не называй меня отцом, — резко оборвал Габалауи. Адхаму пришлось собрать все свои силы, чтобы ответить:

— Ты мне отец, несмотря на твой гнев и на мою глупость.

— Это Идрис подбил тебя?

Умейма, хотя ее и не спрашивали, поспешила вмешаться:

— Да, господин мой.

— Молчи, преступница… Отвечай, Адхам.

— Он был так несчастен, так исполнен раскаяния и хотел лишь одного — удостовериться в будущем своих детей.

— Значит, ты сделал это ради него!

— Нет, я сказал ему, что это не в моих силах.

— Что же побудило тебя передумать?

Адхам тяжело вздохнул и пробормотал в отчаянии:

— Шайтан!

Габалауи насмешливо поинтересовался:

— Ты рассказал о встрече с Идрисом жене?

Тут Умейма громко разрыдалась. Габалауи приказал ей умолкнуть и рукой сделал Адхаму знак отвечать. Тот кивнул головой.

— А что она тебе на это сказала?

Адхам молча проглотил слюну, а Габалауи крикнул:

— Отвечай же, негодяй!

— Ей хотелось узнать,

что написано в завещании, она думала, что это никому не повредит.

Габалауи кинул на сына взгляд, полный презрения.

— Значит, ты признаешь, что предал того, кто предпочел тебя более достойным?

Голосом, похожим на стон, Адхам произнес:

— Оправдания не искупят мою вину, но милость твоя больше и вины, и оправданий.

— Ты вступил в сговор против меня с Идрисом, с тем, кого я прогнал, чтобы возвеличить тебя.

— Я не вступал в сговор с Идрисом. Я ошибся. Помилуй меня.

— Господин наш!.. — с мольбой воскликнула Умейма.

— Молчи, насекомое, — прервал ее Габалауи. Переводя мрачный взгляд с сына на невестку, он некоторое время молчал, а потом грозно приказал:

— Вон из дома!

— Отец! — истошно крикнул Адхам.

Но Габалауи, не внимая его крику, повторил:

— Убирайтесь, пока вас не вышвырнули.

9

На сей раз ворота Большого дома отворились для того, чтобы выпустить изгнанных Адхама и Умейму. Адхам нес на плече узел с пожитками, за ним плелась беременная Умейма с другим узлом, в который она собрала небольшой запас еды. Они покидали дом — униженные, несчастные, горько плачущие. Услышав звук запираемых за ними ворот, оба зарыдали в голос, и Умейма воскликнула:

— Лучше бы я умерла! Адхам дрожащим голосом отозвался:

— Впервые ты изрекла истину. Я тоже предпочел бы смерть.

Не успели они отойти от Большого дома на несколько шагов, как услышали позади себя злорадный пьяный смех, и, обернувшись, увидели Идриса, который стоял на пороге хижины, сооруженной им из кусков жести и дерева. Тут же сидела жена Идриса Наргис и молча пряла. Идрис хохотал и так издевательски, что Адхам и Умейма остолбенели. А Идрис продолжал пританцовывать, прищелкивать пальцами и кривляться. Даже Наргис не выдержала этой сцены и, поднявшись с порога, ушла в хижину. Адхам смотрел на брата красными от слез и гнева глазами. Он в мгновение понял, какую шутку тот с ним сыграл и сколь низменна и порочна его натура. Понял также, до какой степени сам был глуп и наивен и какую радость доставил своей глупостью братцу. Вот он Идрис — воплощение зла. Кровь вскипела в жилах Адхама, ударила в голову. Он схватил горсть земли, швырнул ее в Идриса, крича срывающимся голосом:

— Буть ты проклят, негодяй! Скорпион ядовитый! Идрис отвечал на это еще большими кривляньями — он изгибал шею направо и налево, играл бровями и щелкал пальцами. Вне себя от гнева Адхам кричал:

— Низкий обманщик! Презренный лжец!

Идрис извивался всем телом, подражая движениям танцовщицы, а рот его кривился в безобразной усмешке. Не обращая внимания на понукания Умеймы, которая пыталась заставить мужа продолжать путь, Адхам вопил:

— Развратный негодяй, грязная тварь!

А Идрис все покачивал бедрами, медленно кружась на месте. Адхам не выдержал, бросил свой узел на землю, оттолкнул Умейму, которая хотела его задержать, и, подбежав к брату, схватил его за горло и изо всех сил принялся душить. Идрис словно и не заметил нападения, продолжал танцевать, изгибаться и кривляться. Совсем обезумев, Адхам не переставая молотил его кулаками, а братец не обращал внимания на побои и противным голосом пел: — Голубок попался прямо в лапы кошки…

Потом внезапно остановился, зарычал и сильно ударил Адхама в грудь. Тот зашатался, потерял равновесие и упал навзничь. Умейма с криком бросилась к мужу, помогла ему подняться и принялась отряхивать пыль с его платья, приговаривая:

— Не связывайся ты с этим животным. Пойдем отсюда. Адхам молча взвалил на плечо узел, и они зашагали прочь. Но, отойдя немного, изнемогший Адхам снова сбросил узел, уселся на него и сказал: «Давай немного отдохнем». Жена села рядом и снова залилась слезами. До них донесся громоподобный голос Идриса, и они увидели, что обладатель его стоит в вызывающей позе и обращает свою речь к Большому дому: