Предания о самураях
Шрифт:
Очутившись на улице, Тэрутэ поспешила уйти подальше, чтобы не слышать голосов враждебных ей людей. По пути в город она сделала остановку, чтобы обдумать складывающуюся ситуацию. Что ей делать? Не знавшая по сути предназначения денег, она все-таки догадывалась о том, что незначительная сумма наличности хуже ее отсутствия. Незаметно для себя она свернула с дороги и направилась к небольшому храму Каннон, стоявшему на холме над Кагами-икэ. Она медленно взошла по ступеням и молитвенно сложила руки. Как только она это сделала, послышались шаги поднимающегося вслед за ней человека. Через короткое время рядом с девушкой уже стоял престарелый жрец. Тэрутэ повернулась к нему и взглянула глазами полными слез. Жрец сказал ей: «Нэсан, понятно, что ты столкнулась с большими трудностями. Но ведь кому в Аохаке не известно о хитростях, на которые идет Мантё, чтобы заставить работать на себя служанку, которую купил у Умпати? Он злобно подшучивает над собой, и его поведение обсуждается населением всего города, даже бедному странствующему жрецу известно об этом. И что же он придумал на этот раз?» Тэрутэ ему ответила так: «Он послал меня купить нанамоно, но для их приобретения выдал всего тёмоку. Более того! В такое позднее время, если якунины (стражники) схватят меня на улице после вечернего звона храмового колокола, матибугё самолично осудит меня на жизнь, которую приготовил для меня Мантё. Ах, милостивый государь, судьба Кохаги предрешена!» Горько плача, она опустилась к ногам жреца. Тот удивился и попытался опровергнуть ее слова. «За тёмоку мон он приказал купить нанамоно?! Коварный замысел, но злоумышленника можно перехитрить». Тэрутэ посмотрела вверх с надеждой, а жрец – вниз доброжелательно. Он продолжил свою речь: «Возьми вот эту монету и ступай на гору, что возвышается над прудом. Там играют деревенские мальчишки. За эту монету они принесут тебе все необходимые комацу, ябукодзи и мадакэ. Сколько нужно возьми себе, а остальное отнеси в город на продажу. С вырученными деньгами пойди к домам земледельцев, живущих сразу за городом, и купи дайдай. Этот товар тоже можно легко продать, а за полученные деньги на рыбном базаре приобрести эби и комбу труда не составит. Придержи достаточно наличности на приобретение для себя носи, чтобы завернуть подарки. Таким образом, ты исполнишь распоряжение хозяина Мантё.
Тэрутэ спокойно переступила порог дома Мантё, как раз когда прозвучал звон вечернего часа монастырского колокола. Почерневшая от ярости О’Кабэ впустила ее в комнату к Мантё с О’Наги. Пред ними предстала живая и здоровая несостоявшаяся жертва. Кто из многочисленных спорщиков предложил бы за нее максимальную ставку пари? Долой эту униформу кухарки! О’Наги носила самые изысканные и дорогие одежды из сундуков ее дома.
На приветствие Кохаги Мантё плотно сжал губы от ярости. А тут еще появились банто и кодзо дома, принесшие нанамоно. Сдерживать себя у него уже больше не было сил. «Как, Кохаги, ты смогла на одну-единственную тёмоку купить товаров стоимостью несколько иен? Один только омар стоит во много раз дороже ценности этой монеты. Отвечай и не смей лукавить. Не пытайся мне лгать, ведь тут не обошлось без тайного любовника, снабдившего тебя деньгами. Ты обсчитываешь меня, отнимаешь у моего дома деньги». Тэрутэ ответила ему так: «На самом деле, уважаемый хозяин, дело это совсем простое. За вашу монетку тёмоку сыновья земледельцев насобирали на горе комацу, мадакэ и ябукодзи. Я продала их или обменяла на остальные нужные товары. Тем самым ваша Кохаги успешно справилась с поручением». – «А где же вырученные тобой деньги; ты можешь доказать свою сообразительность, предъявив их мне?» – «Нет, хозяин, все оставшиеся деньги я положила в ящик для пожертвований в Каннон-до у Кагами-икэ, что находится в конце деревни». От возбуждения Мантё буквально взревел. Он выскочил в сад и, схватив Кохаги, бросил ее на землю. «Ах ты, воровка! Твои заработки принадлежат твоему хозяину, которого ты ограбила. Тот комацу принадлежал хозяину горы. Понятно, что матибугё приговорит тебя к положению рабыни, если не к смерти. Но Мантё будет рассчитывать как раз на наказание. Получай! И еще, еще!» Сдерживаемая им ярость прорвалась наружу. Бросившись на несчастную девушку, он принялся жестоко избивать ее кулаками. Потом стал пинать. Даже О’Наги попыталась его утихомирить. «Мантё-доно, подумай сам! Ты же наносишь ущерб своей собственности. Накажи ее, но как-то помягче. Старайся не изуродовать ее лицо. Пинай ее ноги и бей по спине. Тем самым, излив свою ярость, ты сэкономишь на кармане». Такой совет пришелся Мантё по душе. На мольбы Тэрутэ о пощаде он ответил ударами, наносимыми в соответствии с квалифицированными подсказками двух злобных старух и своего собственного пыла. О’Кабэ приготовилась было спрыгнуть вниз для оказания прямой практической помощи. Вместо этого она издала вопль ужаса. Мантё услышал над ухом свирепое пыхтение, а также почувствовал на шее жаркое дыхание. Затем кто-то обхватил его за талию, оторвал от земли и встряхнул, как кот встряхивает крысу. Из-за хлева показался Оникагэ и стал приближаться к нашей парочке. Именно устами этого мощного зверя зверь человеческий просил помощи, которую мужчины не осмелились предоставить. Прибежавшие на голос О’Кабэ, они толпились, но жестоким ударом копыта каждый из них отбрасывался в сторону, если пытался приблизиться к коню. Затем Оникагэ, игриво пританцовывая, поскакал к выступу в стене, находившемуся в центре двора. Все ждали, что мозги Мантё забрызгают двор не только внутри, но и снаружи. При таком радикальном повороте событий послышался властный голос: «Оникагэ! Оникагэ! Опять ты проказничаешь?» Так самурай попрекал своего скакуна. Конь осторожно опустил на землю стонущего Мантё, побитого и неспособного пошевелиться, а потом поставил на него свое копыто. «Что тут произошло?» – спросил Сукэсигэ. Он обратился и к своему коню, и к окружавшим место действия людям. Мантё ответил так: «Ах! Сэнсэй-доно, какого же жестокого зверя вы завели! Прошу вас привязать его понадежнее или отправить куда-нибудь еще. Эту вот женщину я послал купить нанамоно, а она меня обворовала. Мантё как раз занимался ее наказанием, а его так сильно покалечили». Сукэсигэ посмотрел на нечто бесформенное – это лежала несчастная Тэрутэ. У этого дома давно существовала дурная репутация из-за частых ссор его обитателей, так что Сукэсигэ совсем не хотелось углубляться в причины происшедшего. «И как же она тебя обворовала?» – все-таки спросил он. Мантё изложил свое видение дела. Он от души постарался выложить все, что наболело от общения с Кохаги. Он поведал о ее упорстве по сохранению целомудрия, а также о своих собственных ухищрениях, когда пытался ее опорочить. Выслушав рассказ о бедах, выпавших на долю девушки, Сукэсигэ испытал не просто жалость: теперь им овладела ярость. Ханван для вынесения вердикта уселся на сруб колодца. Он смотрел холодными глазами; каждый вопрос отдавался болью. В конечном счете он сказал: «То, что ничего плохого тебе не сделали, понятно любому честному человеку. Наоборот, ты сам изобретал самые подлые методы притеснения девушки. Приобретя для тебя нанамоно, она с лихвой оплатила все, что задолжала твоему дому, ведь, отправив девушку за покупками с одной-единственной монеткой тёмоку мон, ты просто поиздевался над нею. Что же касается земли горы, то всем известно, что она числится общей собственностью. Если кто-то хочет пожаловаться, пусть идет к родителям мальчишек, собравших растения, к жрецу, посоветовавшему такой порядок действий. – Потом сказал резко: – Просто эта женщина не для тебя. Прошу назвать цену за нее. Сэнсэй Сотан лично должен выдвинуть предложение».
При имени знаменитого в округе мужчины и художника Мантё уважительно склонил голову; он бы испугался, если мог. «Честно говоря, я заплатил за нее пять сотен гуанов. Она стоит в два раза больше, но торговаться не приходится, и Мантё готов расстаться с нею по себестоимости». Сукэсигэ сказал: «За портрет Нарихиры Асона этот Сотан в виде дара смотрителя храма получил три сотни гуанов. Он может предложить тебе как раз эту сумму. Вот она. Прими ее без возражений». Но тут Мантё, что называется, уперся; его отказ прозвучал весьма эмоционально. «Я не могу согласиться на сумму меньше той, что заплатил сам при покупке товара. Отношение матибугё к моему дому всегда было дружеским. Он воспримет это дело совсем по-другому». Сукэсигэ вздохнул: «Эх! Совсем недавно ты тоже вел себя совсем иначе. Пожалуй, Оникагэ должен сам во всем разобраться». Он подал знак своему коню. Мантё, снова подвешенный за пояс, почувствовал, как за его спиной стиснулись зубы зверя. Он буквально завопил от ужаса. Конь пока что нежно его встряхнул. Сукэсигэ рассмеялся. Тут вперед выступила О’Наги: «Прошу хозяина взять в толк. Спасти тебя не представляется возможным, и нам дорога твоя жизнь. Судьба – штука изменчивая, и сэнсэй Сотан может заплатить Мантё не только деньгами». Ханако искренне жалела эту девушку, совсем как кое-кого из остальных родственников ее дома. Честно говоря, она молила искренне и мило. Даже самому Сукэсигэ так подумалось. Мантё угрюмо уступил: «Пусть будет по-вашему. Приглашаю всех присутствующих в свидетели сделки. За три сотни гуанов эта девушка переходит к сэнсэю-доно. Забудем все зло». Сукэсигэ подал сигнал, и конь отпустил свою жертву. Мантё со стуком ударился о землю. Сукэсигэ передал мешочек с золотым песком в руки банто по имени Манкэи. Тот сказал: «Позвольте позаботиться о ваших забытых до поры до времени ранах. Примите ванну и наложите превосходный заживляющий крем, принадлежащий Сотану, и через час вы почувствуете заново родившимся. Вашего коня мы привяжем покрепче. Пожалуйста, прикажите женщинам заняться покупками Сотана. На самом деле она явно нуждается в заботе гораздо больше, чем вы сами, милостивый государь. С ней обошлись совсем немилосердно». Мантё пробурчал свое согласие на все. Его напугало имя постояльца, при этом повысилась самооценка, а возмущение постепенно прошло. Кохаги подняли и унесли не замеченной со стороны Сукэсигэ. Его больше всего заботило назначенное на ночь свидание и поведение Оникагэ. Он лично отвел своего коня-победителя в предназначенное для него стойло.
Глава 15
Сэнсэй Сотан
Как же так получилось, что Сукэсигэ под именем Сотан оказался на постоялом дворе Мантё? Если отвлечься от случайности нахождения там, его роль определялась задачами политики властей того времени. Как известно, в 30 году периода Оэй (1423) Ёсимоти прилагал серьезные усилия, чтобы договориться с Мотиудзи, окопавшимся в Камакуре. Чтобы случайно не обидеть Муромати Бакуфу в Киото, было принято решение послать разрозненные отряды рото Огури в несколько городов между Футю (Сумпу или Сидзуока) и Оцу, а также поручить им следить за обстановкой, что на данном оживленном пути особого труда не составляло. Сам Сукэсигэ в сопровождении Мито-но Котаро отправился в деревню Аямэ, находившуюся недалеко от Аохаки. Здесь он стал выдавать себя за бедного учителя рисования и каллиграфии. Тем временем братья Асукэ из Яхаги пристально изучали события в Киото, ведь мало кто мог уверенно сказать, насколько далеко может зайти Ёсимоти со своим примиренческим настроем в отношениях с Мотиудзи.
Приняв жреческое имя Сотан, художник еще не считался полноценным жрецом, ведь ученый муж еще не вступал на путь жреца, а также не должен был брить свою голову. Одежда ученика оказалась ему очень к лицу, под глубокой шапкой, в которой они обычно выходил наружу, скрывалась его небритая голова, а одежду самурая он надевал совсем нечасто. Поэтому многие причисляли его вместе с сопровождающим к категории ронин (человек без определенного занятия), что в конечном-то счете вполне соответствовало действительности. Мито-но Котаро проявил себя совсем негодным прислужником жреца, а банто при хозяине из него получился еще хуже. Его манера обращения к клиентам за помощью больше напоминала запугивание с целью выбивания денег из их карманов, чем их привлечение на свою сторону. В ходе этих продаж сначала практиковалось вложение зарисовок в корзину, вывешенную снаружи дома. Покупатель делал выбор и оставлял подарок. Такой подход оказался выгоднее покупателю, чем художнику. Сукэсигэ не успевал за спросом своих клиентов. Потом, чтобы размещать такие работы выгоднее, Котаро отправился в соседние города и деревни, где их сбыт пошел активнее. Следует добавить, что в этих рисунках заключался особый смысл. Еще задолго до Сукэсигэ и гораздо позже его такие рисунки несли зашифрованную информацию о человеке, которого следовало отыскать. Так, знаменитые разбойники Кумасака Тёхан, Цукусино Гороку, Исикава Гоэмон, жившие в далекие от Тайры Киёмори времена Тоётоми Хидэёси, передавали сообщения своим соратникам по бандам о местах, где они скрываются, и готовящихся вылазках. Такие сообщения использовались в виде простых подношений паломникам – сэндзя майри-но фуда (направление на посещение паломником
Имя, присвоенное себе Сукэсигэ, получило широкую известность. Однажды появился мужчина, назвавшийся вестовым от правителя их района. Он передал поручение нарисовать портрет Нарихиры Асона, считавшегося тогда знаменитым поэтом и донжуаном Японии, а картина эта предназначалась для храма Кокудзо Босацу в Аохаке. Сукэсигэ с удовольствием взялся за выполнение данного заказа. Он изобразил этого благородного человека стоящим с рукой, вытянутой в сторону стаи диких гусей, летящих на фоне луны. Данное творение сэнсэя Сотана пережило века. Его красота казалась настолько изысканной, что в храм хлынули толпы народу, чтобы взглянуть на появившуюся картину.
Под вполне оправданным предлогом лично убедиться в успехе своего творчества, а также чтобы еще и полюбоваться цветением сливы с сопутствующим благоуханием, охватившим всю округу монастыря, Сукэсигэ в сопровождении Мито-но Котаро отправился в Аохаку поклониться алтарю Кокудзо Босацу. Войдя в храм, они разошлись, чтобы по отдельности понаблюдать за поведением народа и послушать отзывы, обычно высказываемые с пониманием дела, так как искусство считается врожденным даром японцев. Его произведение получило высокую оценку, замечания высказывались в основном в восторженном ключе. Когда они уже собрались уходить, к ступеням храма подошла девушка лет восемнадцати или двадцати, а сопровождала ее пожилая женщина, которую по одежде можно было с большой долей достоверности назвать ее матерью. Эта девушка отличалась редкой красотой: лицо правильной овальной формы, сияющие глаза и свежий блеск молодости, оттеняющий бледность ее кожи цвета слоновой кости. Она с матерью стояла перед картиной Сукэсигэ, и искреннее восхищение просматривалось в ее взгляде. «Ах! По правде сказать, в Нарихире Кю этот художник изобразил самого себя. Он, должно быть, очень красивый мужчина! Какая удача выйти замуж за такого мужчину!» Мать ей возразила: «Девушки твоего возраста, Ханако, должны рассчитывать в решении таких вопросов на своих родителей. О мужьях им и думать нечего! Вы в таком возрасте слишком легкомысленны, да и жизненного опыта у вас практически никакого нет. Понятно, что вы готовы ввести в дом отца зятем самого бестолкового лентяя, избранного исключительно за его томные взгляды, бросаемые на вас». Девушка наклонила голову с затаенным протестом на лице. Подняв глаза, она поймала неравнодушный взгляд Сукэсигэ. Теперь схожесть этого самурая, стоящего поодаль от нее, с кугэ (придворным аристократом) на портрете практически исчезла. Этим утром Сукэсигэ как раз рисовал портрет, и, оставляя в некоторой спешке Аямэ-но-сато, не заметил чернильное пятно, оставленное в момент творческого порыва под скулой. Зорким глазом Ханако заметила это пятно и тут же связала этого мужчину и рисунок. Она покраснела наподобие сливового цветка наружи храма и в некотором замешательстве поспешила за своей почтенной родительницей по ступеням в парк.
По пути они миновали чайный павильон, где удобно расположились с полдюжины молодых самураев, попивавших сакэ и обменивавшихся в более или менее грубой форме замечаниями по поводу плывущей мимо них толпы. При виде девушки с ее матерью один из них крикнул: «Идза! Какая удача! Какое вино без табо! А вот и на самом деле прелестная девчонка! Привет, старушка! Нам так одиноко без пикантной юбчонки. Твоя дочка могла бы нам услужить! Оставь ее, а сама ступай восвояси. Ей польстит общение с такими клиентами». В страхе они попятились. «С трепетом и почтением просим милостивого государя простить нас. Моя дочь еще слишком молода. Просим простить нашу грубость, но вынуждены отказать». Тот самурай стал приходить в ярость. «Что! Какая-то городская девка отказывается от приглашения составить нам компанию! Когда рыбка брезгует наживкой на крючке, следует использовать рыбацкую сеть. Давайте сразу поймаем эту девушку». Он бросился вперед. Его примеру последовали приятели. В ужасе Ханако с матерью бросились к ногам Сукэсигэ, оказавшегося поблизости. Он отправил Котаро по делу, а сам покидал территорию храма, чтобы отыскать Оникагэ и скакать домой. Он спросил: «Чего вы испугались? Какое зло вам здесь угрожает?» В какой-то момент сэнсэй Сотан уступил место Ханвану с его привычкой повелевать. Мать ответила ему так: «Мы никого не обижали отказом моей дочери обслуживать этих вот мужчин, пригрозивших куда-то ее увести, а меня убить. Прошу, милостивый государь, выслушать нашу жалобу и обеспечить нам защиту». Сукэсигэ выступил вперед: «Уважаемые господа, эти женщины просят защиты от вас. Долг самурая – такую защиту предоставить. Прошу принять извинения за грубость, с которой прозвучал отказ. Но ни одну женщину нельзя принуждать к обслуживанию мужчины. Подумайте, ведь такие действия недостойны представителя военной касты». Мужчины пришли в неописуемую ярость. «Кто он, этот субъект, чтобы вмешиваться в дела других людей? К тому же он здесь чужак, человек без местной поддержки. Со своими извинениями он лезет совсем некстати. Такую дерзость нельзя спускать. А девка теперь должна пострадать больше, чем если бы согласилась без всех этих оговорок. Убьем его! Убьем его! Убьем старую сводницу! Хватайте девчонку!» Они обступили Сукэсигэ со всех сторон, готовясь напасть на него. Наш рыцарь даже не стал вынимать свой меч, чтобы наказать этих пьяниц. К тому же кровопролитие на территории храма считалось серьезным делом, губительным для его собственного предприятия. Первый задира полетел прочь от крепкого пинка. Второго Сукэсигэ поймал за локоть и им поразил третьего самым жестким манером. Четвертый, приблизившийся слишком неосторожно, получил мощный удар кулаком между глаз и при свете дня увидел звезд больше, чем когда-либо до этого наблюдал ночью. Пятый замахнулся на Сукэсигэ мечом, рассчитывая зарубить его. Сукэсигэ увернулся от оружия, схватил пьяницу за талию и отшвырнул в сторону метров на десять. Шестой позорно ретировался. Остальные, побитые и страдающие от боли, поднялись с земли и последовали его примеру. Такого героя в Аохаке до сих пор никто не видел.
Знакомство Сукэсигэ с Ханако
Как только Сукэсигэ выслушал благодарности Ханако и ее матери, распростершихся перед ним, в ворота ворвалась большая группа мужчин. Возглавлял их мужчина лет пятидесяти или около того, с виду явно богатый простолюдин. Жена и дочь бросились на шею Мантё, пришедшему на помощь после того, как услышал сообщения о массовых беспорядках. Этот искренне благодарный держатель постоялого двора всячески старался услужить Сукэсигэ. «С робостью и трепетом прошу принять мое смиренное почтение. Произошедшее на территории храма недруги могут представить как серьезное нарушение порядка. Понятно, что эти субъекты так представят события своему господину, что тот потребует провести облаву. Тем не менее следует сообщить в матибугё (магистрат), и расследование пойдет в благоприятном для нас русле. Прошу на какое-то время воспользоваться гостеприимством вашего благодарного Мантё. Милостивый государь, располагайте домом Мантё как своим собственным. Милости прошу войти в него». Сукэсигэ ничего не хотелось, кроме как вернуться в Аямэ-но-сато и выслушать доклад Котаро, отправившегося в Таруи за информацией о ситуации в столице. Однако к словам этого мужчины стоило прислушаться. В том, чтобы скрыться на несколько часов, никакого вреда не было, особенно в свете каких-либо неблагоприятных последствий или открытия расследования по поводу этого конфликта. Без особой охоты он согласился составить компанию гостеприимному человеку. Лично ведя на поводу Оникагэ, чтобы больше не бросаться в глаза, а также потому, что это животное совершенно отказывалось проявлять терпимость к чужакам, он отправился на постоялый двор Мантё, расположенный совсем неподалеку. Сразу было видно, что Сукэсигэ попал в первоклассное заведение, а его владелец относится к людям весьма богатым. Высокого гостя проводили в комнату, выходившую окнами в сад с тыльной стороны дома. С одной стороны этот сад упирался в высокую стену, у которой росли вишни, стоявшие пока без листвы. Посередине находился традиционный пруд со склонившейся к воде ивой. Территорию сада украшали карликовые деревья, замысловатой формы каменные светильники, а также мощенные камнем узкие, извивающиеся между рукотворными холмами тропинки. На расположенном посередине пруда острове помещался алтарь для поклонения богине Инари, считавшийся главным местом среди женщин такого постоялого двора, как тот, что находился на содержании Мантё. Однако в предоставленных Сукэсигэ частных хоромах мало что напоминало о профиле данного заведения. Гостю с дороги принесли перекусить. Родители и дочь окружили Сукэсигэ самым теплым вниманием, проявляя при этом глубочайшую признательность. Ханако выполняла малейшее пожелание Сукэсигэ и во всем старалась ему угодить. Потом пришли сообщить о том, что ванна готова. Ханако лично проводила Сукэсигэ в ванную комнату, где от души его потерла, отскоблила и сполоснула. Когда девушка закончила свою работу в лохани, она вылезла наружу, чтобы подготовить белье для гостя. Как раз в этот переломный момент между Сукэсигэ и Тэрутэ произошел неожиданный разговор.
Пока Сукэсигэ шел в ванную комнату, его осенило по поводу основного рода деятельности пригласившего его человека. То есть он понял, что просторный постоялый двор Мантё представлял собой не просто дом для приема путников с бесплатным и добротным обслуживанием, характерным для городов того времени с почтовыми станциями. Как же могла Тэрутэ попасть в такое место? И как ее теперь вызволить из него? Мысль эта полностью владела им на протяжении устроенного после бани пира. Угощения подали самые изысканные: рыба всевозможного вида, омары из далеких морей, сохраненные живыми в соленой воде, сакэ, своим ароматом призывавшее к безмерному употреблению. Все желание Сукэсигэ отправиться в путь улетучилось. Он выглядел тактичным, но совсем беспечным постояльцем, зато все его мысли оста вались занятыми приближающейся беседой с женой. Он попросил Мантё, очень на то рассчитывавшего, продлить свое пребывание у него в гостях до утра. Теперь он решил воспользоваться благоприятным поворотом судьбы и выпавшим на его долю счастливым случаем. После угощения его проводили в садовую постройку, судя по висящей внутри ее табличке названную хагинома. Пока он полулежа задавал вопросы Ханако, а также отвечал на ее вопросы, обитателей дома потревожил какой-то необычный шум. Послышались испуганные голоса. Подумав, что его недавние враги могли за ним проследить, а также узнать место, где он остановился, Сукэсигэ поднялся и пошел на шум. Однако никаких самураев нигде не нашлось: просто разбушевался его верный Оникагэ. Как уже говорилось, конь проникся чистой симпатией к девушке, оказавшейся в недостойном ее положении. Животному не дано осознать необходимость использования чужого имени и сокрытия своего собственного, а также способности трезво оценить судьбу Тэрутэ и найти путь ее освобождения из нынешнего заточения. Сначала договорившись обо всем с хозяином, приютившим их, Сукэсигэ попросился на отдых. Этот отдых ему тут же представили. На эту ночь Мантё вынашивал свои планы, неизвестные Сукэсигэ; Ханако также строила особенные планы на нее, которыми не стала делиться с Сукэсигэ и своим отцом; О’Наги настолько запуталась в событиях, что ей требовалось время во всем разобраться: то ли избавиться от беспокойного гостя как можно быстрее, то ли прислушаться к намеку, брошенному ей со стороны Ханако и уже наполовину одобренному.