Преданная
Шрифт:
Я уже миллион раз распяла себя за безалаберность. Не получается защищаться даже в своей голове.
Ты не должна покрывать судью в его грязных делах? Тогда и конверт брать была не должна. А ты взяла, Юля. И где он сейчас?
В случайности я больше не верю. Его кто-то забрал. Еще в суде или… Лиза.
Мысли о подруге доставляют парализующую боль. Она не могла.
Она. Не. Могла.
Или могла?
Она не в курсе.
Или в курсе?
Я ушла в туалет, что ей стоило открыть сумку и забрать конверт с красноречивой подписью «Смол.»?
Любовь ко мне? Преданность нашей дружбе?
Смешно.
Она сделала бы все, что ей сказал отец.
Может и подружилась со мной для этого…
Жмурюсь сильно-сильно. Хочу к маме. Лечь под боком. Заснуть. Проснуться в своем счастливом детстве.
В глазах собираются слезы. Но слезы – это слабость. А право на слабость у меня отобрали.
Вытираю влагу. Прокашливаюсь.
Встаю и решительно толкаю дверь.
Зайдя в приемную, чувствую себя почти стабильной. Знаю, что это временное состояние и скоро опять накроет. Но держусь за него.
Дверь из кабинета Тарнавского открывается, он ступает мне навстречу.
Волна холода безжалостно выбивает дух. Не знаю, как стою. Да и зачем.
Выдерживаю на себе внимание. Не могу думать, что значит молчание.
– Вы что-то хотели, Вячеслав Евгеньевич? – Раньше бы, возможно, отпустила колкость в стиле «ну насколько может помочь ваша соу-соу помощница», но сейчас уже неуместно.
Помощница-то правда соу-соу.
– Кофе сделать, – ровный тон ни черта не успокаивает.
Я киваю и, качнувшись в сторону кофемашины, торможу.
Мое: «я сейчас сдел…», обрубает безапелляционное:
– Я сам в состоянии.
Вздыхаю. Разворачиваюсь. Сажусь на рабочее место.
Включаю компьютер. Пока жду загрузки, перекладываю бумажки. Честно говоря, бездумно.
Моя и без того явно небезупречная работа стала еще и медлительной.
Кофейный аппарат жужжит. Тарнавский давит своим присутствием в моем пространстве.
В голове рисуются ужасные картинки его подставы, причиной которой стану я. Но как представлю, что мне нужно ему признаться…
Дыхание сбивается. Исподтишка смотрю на него. Проезжаюсь от пряжки ремня выше. Он держит в руках телефон. Лениво листает, пока кофемашина мелет его кофе.
Я ожидала увидеть направленный вниз взгляд, но он направлен на меня.
Трусливо увожу свой. Шаткий баланс летит к чертям…
– С аппаратными на обед ходила? – Он неожиданно спрашивает как-то по-забытому мягко. Или может быть просто не так холодно, как я в последнее время привыкла.
Тянет своим вопросом как будто бычка за веревочку, возвращая мой взгляд к своему лицу.
Я смотрю… И меня топит стыд и страх. Хочу о помощи попросить.
Но он же не поможет…
Киваю.
– Что там сплетни обо мне? Новые есть?
Сейчас бы улыбнуться, но я не в состоянии. Сообщаю:
– Говорят, вы с Леной расстались, — следя за тем, как кофе двумя густыми струйками стекает в маленькую чашечку.
Тарнавский меняет позу. Прячет телефон в карман и расправляет плечи.
Поднимаю взгляд. Даже не верю, что существуют чувства более сильные, чем тот страх, в котором я сейчас живу.
– А ты что? – Мужчина спрашивает так, будто серьезно. А мне настолько похуй… И ему тоже, я знаю. Так зачем со мной говорить-то?
– А я чужой личной жизнью больше не интересуюсь.
Отвечаю глухо. Ввожу пароль на своем компьютере. Хочу, чтобы он ушел.
Тарнавский хмыкает, но ничего больше не говорит. Берет чашку и без спешки возвращается в кабинет.
Я пялюсь в дверь, не в силах оторваться. Что делать – так и не знаю.
Я с утра уже трижды звонила Лизе – она скидывала. Потом вообще отключила телефон. Выйдя на связь только недавно, сказала, что ей плохо. Она заболела. Отравилась алкоголем.
Лежит дома. Встретиться не может.
Меня изнутри разрывало от желания раскричаться и потребовать вернуть мою вещь! Не знаю, как сдержалась.
Я захлебываюсь в непонимании происходящего. Кто мне врет? Кто надо мной издевается? Какая роль мне отведена? И как мне вообще выплыть?
Запаса хоть какого-то оптимизма на сей раз во мне хватает на сорок минут работы. Дальше я снова выхожу в туалет и нервно кручу в руках телефон.
Мне хочется одного: найти конверт. И чтобы он не попал к Смолину. Набираю Елизавету. Если она скинет — психану. Но подруга, к счастью, берет.
Без приветствия стонет:
— Ма-а-а-ась, я умира-а-а-аю! Мне и так хуево, а ты меня будишь!
А мне как хуево, Лиза. Ты бы только знала.
— Я хочу поговорить, Лиз. Сегодня. Давай где-то встретимся или я приеду.
Мне надо посмотреть ей в глаза и все понять. Но обычно всегда радая меня видеть Лиза сегодня почему-то медлит. В трубке тишина. В моих ушах назойливый писк.
— Ма-а-а-а-ась, ну давай хотя бы завтра, — Лиза инфантильно хнычет и просит. А я на нее сильнее злюсь.
Нет, блять, Лиза. Не давай. Давай ты вернешь мне конверт, заверив, что отцу его еще не давала.
— Я подъеду. Это очень важно, Лиза.
Чуть ли не впервые включаю с ней требовательный тон. И реакцию получаю моментальную.
Возможно, Лиза искренне считает, что у нее требовать ничего нельзя. Возможно, использует это как повод слиться, но вместо того, чтобы обрадоваться, бросает раздраженное:
— Сегодня мне очень важно пить воду и добегать до унитаза, Юля. Все остальное подождет. И вообще… Бросай свои судейские замашки. Бесит.