Преданная
Шрифт:
В реальном мире вокруг него сущая дичь. Обыски. Угрозы. Риски. А он тут. С друзьями, шлюхами, алкоголем…
Все ок вообще с головой, ваша честь?
– Весь суд гудит… – Выталкиваю из себя тихо, качая головой. Даже не ему. Себе, наверное.
– Мне похуй, Юля, о чем гудит суд. Если бы мне было интересно – я бы сам тебя спросил.
Возмущение мешает дышать. А может это все же неконтролируемое желание дышать с ним в унисон. Но он делает это слишком размерено и глубоко, в то время как у меня на клочья рвет грудную клетку.
– Вам все похуй. Проблемы похуй. Правила похуй. Я... Похуй. Что тогда не похуй?
Оглядываюсь и тут же попадаю в ловушку темных-темных глаз. Они сейчас напоминают мне пережженный сахар. Слишком сладкий и липко-тягучий. Обманчиво безобидный. Я просто коснулась пальчиком – увязла по щиколотки не в сладости, а в горечи.
– Удовольствие, Юля. Не похуй мне удовольствие.
Которого в этой комнате более чем достаточно и без меня. Но вам его доставляет издевательство.
Я снова давлю на руку. Теперь Тарнавский меня отпускает. Делаю шаг в сторону. Тру руками голые плечи. Развернуться почему-то тоже боюсь. Смотрю в стену, чувствуя взгляд щекой.
Собравшись, поворачиваю хотя бы голову. Пальцы больно впиваются в кожу. Еще сильнее, когда в полной мере "знакомлюсь" с его эмоциями. Он не зол и не раздражен. Просто позвал меня сюда, как свою зверушку. И я могла бы снова взбрыкнуть, но какой к черту смысл?
В понедельник все закончится. Он узнает про конверт. Я узнаю, что ничего хорошего в нем для меня нет и быть не может.
Нас вдвоем, но по-отдельности, перемелет жерновами мести и недосправедливости.
А пока он продолжает меня рассматриваться, сохраняя серьезность.
Я делаю прерывистый вздох и сдаюсь:
– Что конкретно я должна делать? – Спрашиваю и, возможно, впервые за время нашего недолгого провального сотрудничества угадываю его настроение и желания на все сто.
Удовлетворение читается в глазах. Тарнавский кивает. Манит меня ближе, склоняется к уху и поясняет.
Глава 37
Глава 37
Юля
Чтобы не терять контроль над ситуацией, я совсем не пью.
Судья не приказывал мне держать обет трезвенницы, но я отказываюсь от всех предложения кого бы то ни было взять в руки бокал.
Провожу вечер пришитой к боку своего отбитого напрочь начальника.
В их странной компании действительно есть иностранцы, но я куда больше молчу, чем делаю что-то полезное. Да и польза... Господи, это совсем не то слово! Я же знаю, что мой английский хуже, чем английский Тарнавского. Я стараюсь как могу, но иногда улавливаю в уголках мужских губ улыбку.
Он забавляется за счет моих несовершенств.
Мои гордость и чувства доведены до настолько запредельных температур, что уже не кипят и не парят. Я переплавилась в какой-то неприлично термостойкий безэмоциональный камень.
Послушно сажусь за столом между Тарнавским и Ником – каким-то биржевым диллером из Штатов.
Тот самый Ник много пил, много матерится и без особого стеснения держит на руках девушку из какого-то там агентства. Не Карину, но как зовут эту – не знаю. Я ни с кем здесь не знакомилась.
Его поведение повергает меня в шок, но Тарнавскому – похуй. Как и самому Нику, который не видит проблем в том, чтобы чередовать вылизывание женской шеи и участие в разговоре.
В просторной комнате стремительно повышается концентрация разврата.
На столе – куча алкоголя, несколько кальянов. Воздух пахнет утрированно фруктово. Я и сама, кажется, провонялась паром. Трубки ходят по кругу, но свою очередь я каждый раз пропускаю.
Единственное, чего реально хотела бы – это “отстегнуть” себя от Тарнавского, распрощаться и уйти, но вместо этого то и дело взглядом наталкиваюсь на глубокие влажные поцелуи. Чужие. Скользящие по мужским плечам длинные пальцы. Пошлые взгляды. Сжатые пятерней ягодицы. Шепотки на ушко...
Чувствую себя ученицей на мастер-классе по эскорту. Мне тошно от мысли, что выгляжу одной из. Просто… Дешевле.
В горле сохнет, ноздри дразнит запах. Сердце ноет из-за того, что в смешении ярче всего ощущается тот, который чувствовать я вообще не хочу.
Мое голое бедро до болезненного дразнит плотная ткань мужских брюк. Его колени разведены шире, чем нам двоим было бы комфортно. А может чем комфортно было бы мне.
Я смотрю на Тарнавского исподтишка. Он – вроде как в свой телефон. Перед ним на столе стоит стакан с наполовину выпитым виски безо льда. Я – та еще крыса, но за этим слежу.
Мужчина поднимает взгляд от телефона и выстреливает им в меня. Пугаюсь и тут же отворачиваюсь, а он продолжает прожигать щеку. Я тянусь за бокалом. В нем шампанское, но пофиг. Слишком сушит. Делаю глоток за глотком, рискуя подавиться. Ставлю на стол. Бурной радостью реагирую на ожившего вновь брокера-Ника. Не потому, что соскучилась по общению с ним, а потому, что иностранец привлекает не только мое внимание, но еще и внимание моего судьи.
Надрессировано подаюсь ближе. Вслушиваюсь. Поворачиваюсь к Тарнавскому – ведет. Он как раз втягивает в себя кальянный дым, а потом выпускает его длинной струей вверх, в потолок.
Отрывает затылок от диванной спинки и смотрит мне в глаза.
Мне должно быть противно, но ужас в том, что я до сих пор плавлюсь от красоты. Даже зная, насколько черно под оболочкой, я не могу себя оторвать.
Прокашливаюсь, ерзаю, спускаю взгляд на подбородок и тянусь ближе, зная, что он навстречу не подастся. Когда смотрю на его губы – мои жжет. Облизываю.
Музыка грохочет, поэтому пересказывать слова диллера приходится на ухо. Но самое сложное начинается потом, когда я чувствую дыхание на своей мочке. И на шее. И даже ключице.