Преданная
Шрифт:
Я вроде бы должна была привыкнуть за вечер, но в реальности все наоборот: его близость накапливается во мне и вызывает все более сильные реакции тела. Мурашки бегают табунами. Кожа ноет. Грудь становится тяжелой. Взгляд туманится.
Его хрипловатый голос и местами слишком резкие слова заползают струйками пьяного дыма в ушную раковину и распространяются по крови лучше любого сорокаградусного алкоголя.
Я постоянно чувствую жар его тела. Иногда – вроде как случайные прикосновения. Все чаще и чаще. Все сложнее и сложнее их игнорировать.
Голая кожа становится до неприличного восприимчивой.
Сердце разгоняется до предела, а Тарнавский все говорит и говорит. Я вроде бы готова к тому, что его губы рано или поздно коснутся кожи, даже постыдно хочу этого, но чувствуя – вспыхиваю облитой бензином спичкой. Вместе со словами он выталкивает на кожу за ухом теплый воздух. Я сглатываю и закрываю глаза, чтобы от себя же скрыть головокружение.
Получив нужную информацию, дергаюсь прочь от его лица. Подаюсь к Нику. Стараюсь дружелюбно улыбаться и не смотреть так пьяно, как чувствую себя.
Мне сложно. Сознание плывет из-за переживаний, духоты, его действий. Язык заплетается.
Я улавливаю боковым зрением резкое движение – Тарнавский подается вслед за мной ближе к Нику. Перехватывает его внимание. И мое.
Обрывает на полуслове.
Меня уже даже не шокирует, что обращается на чистом английском, ломая тем самым свою же легенду о "переводчице", но оторвать взгляд от мужского профиля я не могу. Отмечаю выраженность скулы. Выступившую щетину. Движение губ. Огонь в глазах.
В горле снова сухо, но взять бокал я не могу.
Всем телом замираю, когда он вроде как невзначай, вроде как просто для равновесия кладет ладонь на мое колено.
Взгляд сам собой спускается вниз. Ведет сильнее. Это слишком.
Наши кожи контрастируют. Его кисть – смуглая. По ней разрядами молний от дорогих часов к пальцам расходятся вздутые венки. Моя коленка же под его пальцами выглядит так, будто я все лето просидела в помещении без доступа солнечного света. Хотя отчасти так и есть. Я много работала. На него.
Сглатываю и возвращаюсь к мужскому лицу. Тарнавский продолжает общаться с Ником. Его пальцы сжимают мою коленку, я делаю слишком глубокий для моих легких вдох. Грудную клетку рвет. Жар от места прикосновений девятибалльной волной расходится по телу.
Я должна играть в нормальность так же, как играет он. Или сбросить. Но вместо этого прикрываю глаза.
На продолжающиеся поглаживания тело отзывается слишком ярко. Жмурюсь. Пытаюсь сдвинуть колени – судья не дает.
Ник смеется первым, я распахиваю глаза. Тарнавский просто широко улыбается шутке, которую я даже не пыталась уловить. Ладонь мужчины соскальзывает с моего колена. Он возвращается на свое место, ведя костяками по бедру и задирая юбку выше. Откидывается на спинку диванчика, берет кальянную трубку и втягивает в себя дым, закрыв глаза. Пока я… Его ненавижу.
Не дает мне передохнуть.
Ник подзывает ближе, я стараюсь впитывать слова, но у Тарнавского другие планы. Он делает затяжку кальяна, снова подается вперед и, задевая мочку, надиктовывает:
– Но ты скажи ему, что...
Оцепенение спадает. Пытаюсь слушать его, но слова – мимо. Все мое внимание на том, что он касается. Я чувствую губы... Губы... Губы...
Мне мало... Мало... Мало...
Мотаю головой, это не помогает. Отдаляюсь и смотрю на Тарнавского.
– Извините, я...
– Что? – Совсем не верю его спокойствию, потому что рука снова ложится на мое колено. Теперь это уже не шок, но дыхание все равно перехватывает.
Тело реагирует однозначно. Я ощущаю ненавязчивую пульсацию между ног. Дергаю колени ближе. Мужские пальцы сжимаются сильнее. Я… Таю.
Смотрю вниз – и оторваться сложно. Потом вверх – в глаза. Он кивает куда-то мне за спину. Там Ник, да. Мне надо перевести. Только... Что?
Поворачиваюсь к нему. Ник что-то говорит, но я не воспринимаю информацию. Голова кружится. Пульсация усиливается под воздействием запретных ласк. Мурашки расползаются по бедрам вслед за тем, как выше начинает двигаться его рука.
Это слишком. Так нельзя. Все увидят. Я не должна позволять.
Декларирую про себя, а у самой дыхание учащается. Я почти не пила. И не верю, что мне что-то подсыпали. Зачем? Но ведет так сильно, что хочется ухватиться за подлокотник.
Я кладу на его руку свою. Большой палец мужчины съезжает ниже. Туда, где кожа нежная-нежная.
Надо прекратить. Скребу по выпуклым венам. Он как будто не замечает.
Гладит. И гладит. И гладит. Двигается еще выше.
Я несдержано оглядываюсь и замираю. Сердце разбивается вдребезги.
В свободной руке он держит трубку кальяна. Его голова снова запрокинута. Только теперь он не пар выпускает, а улыбается Карине.
Она стоит сверху, утонченные руки поглаживают твердые плечи. Я помню, что они, блять, твердые.
Она что-то говорит, Тарнавский расплывается в широкой улыбке. При этом я продолжаю чувствовать поглаживая почти что между ног.
Девушка покачивается ниже, я отворачиваюсь и сбрасываю с себя руку.
Пошел… Нахуй.
Встаю с дивана, поправляю юбку. Чувствую себя глупой блядью. Улыбаюсь удивленному Нику, зачем-то бросаю никому не нужное “экскьюз ми”, а сама направляюсь к двери.
Я знаю, что меня не отпускали. Я знаю, что догонит. Но… Да похуй.
На запястье очень быстро смыкается замок из пальцев. Я готова.
Разворачиваюсь.
– Я работаю на вас с понедельника по пятницу. С девяти до шести. В пятницу – короткий рабочий день.
Чеканю, безнадежно пытаясь развидеть мерцающую перед глазами картину.
– Ты работаешь на меня, когда в этом есть нужда.
Кривовато улыбаюсь.
Делаю шаг ближе. Привстаю на носочки и тянусь к уху. Мы делали так весь вечер, так почему не повторить, правда же?