Предатель
Шрифт:
Дима покосился на оператора. Тот невозмутимо повернул камеру, чтоб не задели.
На улице Ларионов стянул галстук. Толпа у проходной поредела.
– Дим! Как там? – окликнул отец. С ним были два парня и девушка. Отец привел их вчера.
– Зарплату дадут. Пап, мне еще в одно место надо зайти. – Говорить ни с кем не хотелось.
Позвонил Ильин.
– Куда пропал? Жду в редакции. Обсудим план материала.
– Геннадий Иванович, дайте отпуск на неделю.
Ильин долго молчал.
– Отдохни. Завтра поговорим.
Пиво «за победу» Никита взял на семерых – посчитали жену, сына и дочь мастера. Каланчевы пережидали кутеж Белькова. С ним было что-то не так. А Никита лишь у завода, когда попробовал обнять Алену, и она отстранилась, догадался: у нее кто-то есть!
Во времянке выдвинули на середину дубовый стол. Тетя Оксана (с веселым зайцем на фартуке) застелила скатерть, расставила блюда с картошкой, солеными огурцами, мочеными яблоками, маринованными опятами, салатом из свеклы и морковки. С утра зарезали курицу. (Ждали: премьер разберется!) В пузатый графин налили самогон. Студенты достали рыбные консервы, паштеты и сыр. Бутылки с пивом приберегли в углу. Позвали Диму. Он явился, из одолжения. В спортивном костюме.
– Наваливайся, ребята! – сказал мастер. – Свое, домашнее.
Застучали вилками, захрумкали огурцами. Добавили по второй. Глаза заблестели.
– Как премьер-то? – обратился отец к сыну.
Дима вяло пересказал эпизод в коридоре.
– В смысле: у них все договорено? – усек отец и фыркнул. – Тоже – новость! Нашел, на что кукситься! Ворон ворону глаз не выклюет.
Дима выпил один и вразвалочку прошел по комнате.
– А ты чего, парень, смурной? – бодро спросил мастер Никиту, чтобы расшевелить молодежь, и разгладил усы. – Что вам-то не так? Москвичи! Деньги вернули. А что побрезговали с народом поговорить, так у них своих хлопот. Вон, Димка расскажет!
– А ментов на всякий случай нагнали, – отозвался сын.
Он поднял с пола вывалившуюся из рюкзака тоненькую книжку. На обложке прочитал об авторе и перелистал пару страниц.
– До совести бы им по горбу достучатся, – зло сказал захмелевший Никита.
– Прекрати! – оборвала Алена. Она смотрела на книгу. Никита перехватил ее взгляд. Аркадий потупился. – Что ты об их жизни знаешь? Приехал, посмотрел и уехал.
Олег Тимофеевич с женой переглянулись, угадав давний разлад.
– О-о? – протянул Дима. – С дарственной подписью. Аспинин…
Алена поднялась, мягко отняла и спрятала книгу в рюкзак.
– Это он? – играя желваками, спросил Бельков.
Девушка молча села на место.
– Пойдем-ка, Ксюш, я покурю, а ты чайник поставишь, – проговорил мастер.
Дима понял, что совершил бестактность, и вразвалочку отправился за родителями.
Аркадий притулился у окна, не рискуя оставить двоих наедине.
– Ты знал? – спросил Никита. Он нарезал яблоко дольками.
– Если ты спросишь меня или Аркадия еще что-нибудь, я уйду! – щеки девушки пылали.
– Значит, знал! – Никита покривил губы подковой вниз и бросил на стол яблоко и нож.
– Никита, ты мне друг, – сказала Алена. – Но вместе нам плохо! Мы выросли.
– Понятно! Бить черножопых, писульки писать Патриарху – детство! А…
– Слушай, братан! Прекращай гонки! – неохотно проговорил Аркадий. – Аленка права – детство закончилось. И Аспинин тут не при чем!
– Тогда расскажи, за что ты накатал на него цедулю! Или сходил к проходной, поучаствовал в революции – чистеньким стал?
– Какую цедулю? – встревожилась Алена.
Никита понимал, что теряет любимую девушку и друга, но его мучила ревность.
– Ладно, Алена, слушай! – спокойно сказал Аркадий, и, не меняя позы, выложил сестре, как в школе отправил донос на Аспинина Патриарху о повести. – Доволен?
Никита сидел красный.
– Валерий Александрович знает? – спросила Алена.
– Нет. Кляуза не дошла. Во всяком случае, ответа не было.
– Хорошо, Никита. Останемся вместе, – тихо проговорила Алена. Глаза ее стали колючими, какие бывали у отца, когда он сердится. – Будем ходить на рынки избивать кавказцев. Или вступим в «православный корпус» «нашистов» под водительством патриарха. Станем пакостить людям за то, что они думают иначе. Всех заставим маршировать строем. А дальше что? Я хочу любить. Иметь детей. Заниматься любимым делом и никому не мешать! А ты, чего ты хочешь, Никита?
– Я? – он подумал. – Нормально жить! У вас есть папа. У папы – приход. А моя мать, с высшим образованием, после основной работы полы моет, чтобы я учился! Помнишь, Аркаша, ты в школе написал, что надо всех Путиных к стенке ставить…
– Я этого не писал, – неохотно отозвался друг.
– …а теперь зассал! Сытая жизнь тебя приласкала. А я с премьерами буду договариваться не из их милости. Его счастье, что сегодня он не выполз к толпе!
Бельков выложил на стол лимонку. Алена, побелев, уставилась на гранату. Никита, удовлетворенный ее потрясением, запихнул лимонку в рюкзак.
– Хорош рисоваться! Ты ее хотел напугать? Напугал! – сдерживая раздражение, сказал Аркадий.
– Скоро у нас будет оружие, чтобы покончить с Кремлевской мразью. А с кем ты останешься?
– У кого “у нас”? Каляев! Или Саша Ульянов? Проще пролить за народ чужую кровь, чем свою.
– Оставь проповеди своему папе! Я их наслушался!
Бельков поднялся. Завязал рюкзак.
– Прости, Аленка, – проговорил он. – Просто…просто я так тебя люблю. И тебя Аркаша… – ком давил горло и, чтобы не заплакать, он накинул рюкзак на плечо и вышел.
Утром Каланчевы уехали в Москву. Дорогой почти не разговаривали. Лишь раз Алена спросила:
– Про кого говорил Никита? Про Сережку Ерофеева?
– Не знаю. Наверное, – буркнул брат.
Больше Алену это не занимало.
Вечером Саша заглянула к дочери. Алена с томиком Ахматовой на коленях, у окна грустно смотрела на закат. С двумя черными косами и в сарафане, таком же, как на дочери, Саша походила на старшую сестру Алены. Мать присела на край тахты.
– Мы с отцом хотели поговорить с тобой. О Валерии Александровиче.