Предатель
Шрифт:
– Я хочу поговорить о смерти Элифаза. Если в законе не говорится о чрезмерных ограничениях в жизни людей, не есть ли истязание плоти – желание возвысится над единоверцами, а не служение Господу?
– Чем же Элифаз возвысился? Подвигом? Мошеах, повергшись перед Господом, сорок дней и сорок ночей хлеба не ел и воды не пил за все грехи людей, которыми они согрешили, сделав зло в очах Господа и раздражив его, за что он хотел погубить их. Пример Мошеаха достоин подражания.
– Мошеах – пророк, а не простой смертный. Простой смертный не может сорок дней без воды. В заповедях, полученных Мошеахом от Господа, сказано: не прибавляйте
– Но там же говорится: веселись перед Господом, Богом твоим, о всем, что делалось руками твоими. Труды же Элифаза не рукотворны. Ибо не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа, живет человек. Элифаз не пахарь и не ремесленник. Ему достало духовной пищи и того, что пошлет Бог. Не из гордыни он отказался от еды, а потому что не рассчитал свои силы.
– Нарушив заповеди во славу Господа, можно нарушить их и вопреки Ему. А если нарушать заповеди, что станет мерилом праведных и не праведных поступков?
Молитвенники переглянулись и одобрительно закивали.
– Жертва, которую каждый человек в меру своих сил может отдать Господу!
– Господь, желая проверить веру Аарона, не принял от него чрезмерную жертву – жизнь его сына. Нельзя ли это толковать как отказ Небесного отца принять в жертву жизнь, которую он дарует человеку?
– Можно. Но запретить делать угодное Господу никто не в силах. Ибо здесь мы собрались по зову сердца, а не по принуждению.
– Да, мы уединились от суеты людей, чтобы пред очами Господа услышать то, что он завещал своему народу. Каждый день сокровенного общения с Ним – праздник для каждого из нас. Но тогда рядом с Небесным Отцом нужно веселиться, а не скорбеть. Ибо Он милосерден и не примет жертву, которую не назначал. Ибо я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений, сказано у Осии.
Бенайя поднял палец.
– Богу было угодно служение праведника, и Он призвал его к Себе! – сказал старик. – Если этот путь обременяет тебя, ты волен уйти.
Йехошуа побледнел: его гнали из общины?
Палец поднял Пасхур.
– Сегодня праздник, – сказал он. – Не станем судить того, кто не может держать ответ за свой поступок. Элифаз никому не причинил вреда. Его смерть укор нам. Впредь станем следить за тем, чтобы обет Господу не был чрезмерным.
Эфимеревт одобрительно кивнул. Община согласилась с Пасхуром. Йехошуа благодарно опустил ресницы. Лицо Бенайи оставалось бесстрастным.
Хизкия оглядел собрание, – хочет ли кто-нибудь еще предложить тему беседы? – и поднялся. Воздев руки и глаза, он запел негромким голосом древний гимн во славу божью. Концовку каждого триметрического стиха подхватывал мужской и женский хор.
Хизкию сменил следующий. Запели гимн, славя Великий праздник. Мелодия сменяла мелодию. Нового певца слушали в глубоком молчании. Молчание нарушали лишь в середине песни. Женский и мужской хор подхватывали последнюю строфу.
Все песнопения были хорошо скандованы и приспособлены к разнообразным позам и фигурным движениям, какие делали поющие. Молитвенники притоптывали в ритм, негромко прихлопывая ладонями, или поворачивались попарно и попеременно друг к другу. Веселье разгоралось. Скоро самые дряхлые пели и притаптывали.
Напевшись и еще раз помолившись, мудрецы возлегли на свои места. Женщины легли слева, отдельно от мужчин. «Юные» принесли стол.
По случаю праздника к хлебу и иссопу каждому мудрецу принесли разбавленного вина и немного баранины. Но мясо ели не все, памятуя о том, что Господь дал жизнь тварям. Йехошуа, Реувен и еще четверо новеньких подносили хлеб и вино. Когда мудрецы насытились, «юные» возлегли с краю стола и доели остатки пищи.
После ужина «юные» унесли стол. Все были в приподнятом настроении. Теперь середину помещения заняли молитвенники моложе и голосистее. Они снова образовали два хора: мужской и женский. Руководить мужским хором выбрали Пасхура. У него был низкий и сильный голос. Женским – Билху. Она хорошо управляла поющими.
Первый гимн запели в унисон оба хора. От слаженных голосов у Йехошуа пошел мороз по коже. Затем, руководимые своими дирижерами, хористы взяли многозвучные аккорды. Они пели, отбивая руками и притоптывая с вдохновенными криками. По требованиям танца делали все фигуры и обороты, и согласовывали передвижения со строфами. Йехошуа повторял мелодии и танцы со всеми.
Мудрецы бодрствовали всю ночь. Утром, усталые и довольные, они помолились лицом к востоку о ниспослании благополучного дня и даровании истины и остроты соображения, и стали расходиться каждый в свой симнеон.
– Останься! – сказал Хизкия Йехошуа.
Женщины вымели пол вениками из прутьев и задули светильники.
Хизкия терпеливо ждал на циновке, скрестив ноги и прикрыв веки. Йехошуа опустился напротив. В бледном свете зари старик выглядел изможденным. Под головным ремешком на его лбу платок намок от пота. Кожа лица вблизи напоминала мелко потрескавшийся пергамент. Жидкая седая борода обвисла.
Когда женщины ушли, мудрец открыл глаза и сказал тихим голосом:
– Бенайя говорит, ты много трудишься над Писанием, но не показываешь свои записи. Однако близится день твоего посвящения, и мы хотели бы узнать тебя лучше.
– Я не достиг и толики совершенства, и не смею портить свитки пустым.
– Ты почерпнул из мудрости Иедутуна. Ибо в твоих словах слышны сомнения, которыми он делился с нами. Если его записи приносят тебе пользу, оставь их себе. – Йехошуа выдержал взгляд черных глаз старика. – Кое-кто из тех, кто бежал от жестокости тетрарха, знал твоего отца. Он прославился дерзкой речью о подати. Не бойся, те, кто знали его, сами предпочитают молчать. А в общине о тебе никто не расскажет. Утверждают, твой отец был потомком царского рода. Так ли это?
– То, что Давид был пастухом, и среди древних властителей Эллады встречались ремесленники, не значит, будто любой плотник станет царем, – с иронией ответил юноша.
Хизкия улыбнулся.
– Ты лучший из юных. Бенайя и такие, как он, считают – твои способности от лукавого.
– Мать рассказывала, что до моего рождения к ней приходил странник. Он назвался ангелом и передал ей горшок светящейся земли. Отец и раввин закопали землю в саду. Отец считал это видением. Но с детства тексты Писания словно напоминают мне о том, что я знаю из Священных книг.