Предатель
Шрифт:
– Скажи, твоя мать не родственница священника Захарии из Ершалаимского Храма? – спросил Андрей.
Йехошуа подтвердил и добавил, как мать рассказывала, будто Захария потерял голос и долго не мог служить. Троюродные братья и встречались в младенчестве. Но Йехошуа не помнил брата.
– Маленький Равви! – с легким удивлением воскликнул Шиман.
– Кифа!
Они обнялись, как старые друзья. Кифа рыбачил, а в голодный год ушел к ессеям. Андрей пришел навестить брата и остался. Их сестра
Мужчины снова улеглись.
– Ты должен знать, учитель, в Иудее не все хотят слушать новое, – доверительнее заговорил Шиман. – С мнением Иоанна считаются левиты и книжника храма. Он всем говорит, что ты тот, кто пришел следом за ним и принес свет истины. Поэтому нас слушают в малых городах. Но иных, посланных Иоанном, побили камнями в Хоразине, Вифсаиде, Тире, Сидоне и Капернауме, и прогнали, как мнимых пророков. Старшие городов считают, что мы смущаем народ. Люди не понимают, чего мы хотим? Изгнать римлян? Провозгласить тебя духовным вождем и посадить на место первосвященника?
– Земле Содомской будет отраднее в день суда, чем сим городам, за то, что не послушали слов Небесного Отца, – проговорил Йехошуа. – А что думаете вы?
– Ты хочешь построить новый храм в сердце каждого! – сказал Шиман.
– Блажен ты, Кифа, ибо точно понял меня! – проговорил Йехошуа.
– Он понял. И поняли те, кто несут слово истины. Но тебе самому надо рассказывать слово Божье правоверным, – проговорил Андрей. – Иоанном недовольны в Сепфорисе и Ершалаиме. Говорят, четверовластник ищет его смерти за прежние обиды.
– Сейчас идти в Иудею опасно! – возразил Хизкия.
– А потом будет поздно! Одних слов мало. Надо явить себя и чудо, чтобы правоверные поверили в новое, – упрямо сказал Андрей.
Хизкия недовольно пожевал губами. Йехошуа устало потер прикрытые веки.
– Какое же чудо нужно к тому, что уже сказано? Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения. Может вы хотите, чтобы я, как Иона, был во чреве кита три дня и три ночи? Достанет вам, если три дня и три ночи я буду в сердце земли и восстану живым?
Он насмешливо глянул на старика. Тот молчал. Гости недоуменно переглянулись.
– Ты говоришь о несбыточном, – проговорил Андрей. – По всей стране слышен ропот латинской властью. Они переписали нас, как стадо. Цари забыли завет предков, утопают в роскоши и бесятся от того, что им нечего хотеть. Первосвященники, прикрываясь словом Божьим, живут не по-божьему. Народ видит это и волнуется. Мнимые пророки уже выдают себя за тебя или Иоанна. Пора очистить веру от скверны.
– Ужели так широко распространилось учение? – усомнился Хизкия.
– Даже в Самарии неверные благосклонно выслушали слово Божье, – сказал Шиман.
– Не знаете вы, о чем просите! – сказал Йехошуа. – Доколе
– В затворе симнеона или в тиши библиотеки ты не донесешь живое слово людям. Если Небесный Отец открыл для тебя истину, Он позаботится об остальном, – сказал Андрей.
Хизкия с грустью подумал, что горячий юнец прав, и пришло время расстаться.
– Готовьтесь к дороге, – сказал он. – Но помните, что это путь к смерти!
Накануне отъезда Хизкия позвал Пасхура.
В опрятном симнеоне пахло миррой и тускло горел масляный светильник. Свитки трубками лежали на полках. Эфимеревт, простоволосый, в тунике без рукавов, кряхтя, поднялся из-за низкого стола. Вены на его руках, казалось, сплелись в фиолетовые узлы. Пасхур почтительно, но с достоинством отступил, давая пройти старшему.
– Присмотрись к Шиману, – сказал эфимеревт. – Двое – эллинские полукровки. Да где с окраин найти без изъяна! В этой столице блуда кто не мечен грязной кровью, как бездомный кобель? Шиман предан вере и станет надежным спутником Йехошуа.
Старик протянул Пасхуру исписанный кусок пергамента.
– Выучи и сожги. Сваришь зелье, когда гибель равви станет неизбежна. Достаточно глотка в вино иль воду. Отныне его путь – наш путь. Так предначертано свыше!
Пасхур кивнул и вышел из лачуги эфимеревта.
Бенайя, сгорбившись за дощатым столом, закончил письмо, посыпал пергамент мелом и трижды сдул сор. Пыль облаком взвилась и осела на кустистые брови старика. Он чихнул, высморкался и отер пальцы о грязную тунику. Скрутил и залепил свиток воском. Его худые руки походили на две сухие палки с утолщениями на локтях и в запястьях.
– Отдашь это Ханане, – шамкая, сказал старик Иехуде. Тот едва ступил в тесную конуру, униженно склонился и проворно спрятал свиток в дорожной сумке.
– Как же от тебя смердит, – поморщился Бенайя, сам не любивший мыться, и важно сказал: – Ханан – тесть первосвященника Каифы. В Ершалаиме каждый укажет его дом. Скажешь Ханане – от меня. Я писал ему о старой собаке Хизкии, – голос Бенайи задрожал от злости. – Здесь выписана вся хула арамейского выродка на священные тексты. Ханан знает, что делать с письмом. Расскажешь, как сын лукавого предает веру отцов и совращает народ. Как хочет наслать на правоверных латинян и погубить страну.
– Но разве правоверные не хотят освободиться от язычников? – робко спросил Иехуда скрипучим, словно ржавые петли, голосом.