Предательство Борна
Шрифт:
Проницательные глаза Старика сверлили его из-под косматых бровей.
– Сядь, Мартин.
В кабинете повисла тишина. Даже звуки торжества затихли; личный состав ЦРУ вернулся к своей напряженной работе.
– А что, если «Дуджа» хотела убедить нас в том, что мы уничтожили ее ядерный центр?
Разумеется, именно это и произошло на самом деле. Карим изо всех сил старался унять сердцебиение.
– Знаю, я сам сказал министру обороны Хэллидею о том, что Тим Хитнер был предателем, – упрямо продолжал Старик. – Однако из этого не следует, что я в это верю. Если моя догадка относительно подброшенной
– Тут сплошные вопросы, сэр.
– Так устрани же их, Мартин. Пусть это станет твоей приоритетной задачей. Используй все имеющиеся средства.
Положив руки на стол, Старик встал. Его лицо было бледно-серым.
– Проклятие, Мартин, если террористы направили нас по ложному пути, это означает, что мы их не остановили. Наоборот, они близки к тому, чтобы нанести удар.
Мута ибн Азиз прибыл в Стамбул около полудня и сразу же направился к Незыму Хатуну. Хатуну принадлежала «Мираж-хаммам», турецкая баня, расположенная в районе Султанахмет. Она находилась в старом большом здании в переулке всего в пяти кварталах от Святой Софии, огромного храма, воздвигнутого императором Юстинианом в 532 году нашей эры. Поэтому баня никогда не испытывала недостатка в посетителях, а цены в ней были выше, чем в других районах города, не пользующихся вниманием туристов. Баня здесь была уже много лет – если точнее, она появилась задолго до рождения Незыма Хатуна.
Хатун гордился тем, что подкупил нужных людей и «Мираж-хаммам» была упомянута во всех путеводителях по Стамбулу. Баня приносила неплохой доход, особенно по турецким меркам. Однако мультимиллионером Хатуна сделала работа на Фади.
Хатун, человек ненасытного аппетита, обладал огромным круглым животом и свирепым лицом стервятника. Заглянувшему в его черные глаза становилось понятно, что душа его отравлена ядом, – и Фади этот яд разглядел и всячески лелеял и любовно подпитывал. У Хатуна было множество жен, но они все или умерли, или были сосланы в деревню. Его двенадцать детей, которых он любил и которым доверял, напротив, жили в Стамбуле. Именно они с удовольствием занимались всем, что было связано с баней. Хатун, чье сердце напоминало стиснутый кулак, был этому только рад. Как и Фади.
– Мерхаба, хабиби! – приветствовал Муту ибн Азиза Хатун, когда тот переступил порог его заведения. Расцеловав гостя в обе щеки, он провел его через украшенные мозаикой залы бани в личные покои. Там, посреди маленького внутреннего дворика, росла финиковая пальма, излюбленное детище Хатуна. Он лично привез ее из караван-сарая в Сахаре, хотя тогда пальма была еще крошечным ростком размером чуть больше пальца. Этому дереву Хатун уделял больше внимания, чем какой-либо из своих жен.
Они уселись в тени на прохладных каменных скамьях. Две дочери Хатуна принесли им сладкий чай и маленькие булочки. Затем одна из них подала кальян, и Хатун с Мутой ибн Азизом по очереди насладились дымом крепкого табака, пропущенным через ароматизированную воду.
Этот неспешный, отнимающий много времени ритуал на Востоке являлся неотъемлемой частью жизни. Знакомые демонстрируют друг другу взаимную вежливость и уважение, как и подобает культурным людям, и их отношения перерастают в крепкую дружбу. Еще и сегодня оставались такие люди, как Незым Хатун, которые соблюдали старые порядки, полные решимости поддерживать тусклый свет лампы традиций среди неонового сияния электронного века.
Наконец Хатун отодвинул кальян.
– Ты прибыл издалека, друг мой.
– Иногда, как тебе хорошо известно, древнейшие формы общения являются самыми надежными.
– Я это прекрасно понимаю, – кивнул Хатун. – Сам я каждый день пользуюсь сотовым телефоном, но говорю по нему только в самых общих выражениях.
– У нас нет никаких вестей от Евгения Федоровича.
Хатун сдвинул брови.
– Борну удалось уйти из Одессы живым?
– Мы этого не знаем. Но молчание Евгения очень тревожно. Легко понять, что Фади беспокоится.
Хатун развел руками. Они оказались на удивление маленькими, с изящными девичьими пальчиками.
– Как и я. Пожалуйста, не сомневайся, что я лично займусь Евгением Федоровичем.
Мута ибн Азиз кивнул.
– А до тех пор мы должны предполагать, что он нас выдал.
Незым Хатун задумался.
– Этот Борн – говорят, что он подобен хамелеону. Если он по-прежнему жив, если он найдет дорогу сюда, как я его узнаю?
– Фади пырнул его ножом к левый бок. Рана серьезная. И все тело у него покрыто синяками. Если Борн сюда придет, это произойдет в самое ближайшее время, возможно, даже сегодня.
От Незыма Хатуна не укрылось, что посланец нервничает. «Значит, замысел Фади осуществится совсем скоро», – рассудил он.
Встав, они прошли в личные покои, молчаливые, пышные, как и садик.
– Я останусь здесь до вечера и на всю ночь. Если Борн не пожалует сюда до завтрашнего утра, он вообще не появится. Ну а если все же придет, то будет уже слишком поздно.
Хатун кивнул. Значит, он не ошибся. Фади нанесет удар по Соединенным Штатам в ближайшие дни.
Мута ибн Азиз указал рукой:
– Вон там, в самом дальнем углу садика, стоит ширма. Я буду ждать за ней. Если Борн сюда придет, он обязательно захочет с тобой увидеться. Прими его, но во время беседы я пришлю за тобой одного из твоих сыновей, и мы с тобой переговорим кое о чем.
– Так, чтобы Борн смог подслушать. Я все понял.
Мута ибн Азиз шагнул к нему ближе, и его голос превратился в шелест бумаги.
– Я хочу, чтобы Борн понял, кто я такой. Я хочу, чтобы он узнал, что я возвращаюсь к Фади.
Незым Хатун кивнул:
– Он последует за тобой.
– Совершенно верно.
Джон Мюэллер сразу же понял, на чем прокололся Овертон, человек Лернера. Наблюдая за Анной Хельд, он без труда обнаружил ее «хвост». Между наблюдением и слежкой есть существенная разница: Мюэллера интересовало в первую очередь не то, чтобы таскаться повсюду за Хельд, а то, чтобы выявить тех, кто прикрывал ее от наружного наблюдения. И в этом он преуспел. Вначале Мюэллер предпочел вместо бинокля воспользоваться собственными глазами, чтобы увидеть ближайшее окружение Хельд под максимально возможным углом. Бинокль же позволял выхватить лишь маленький сектор. Однако и он пригодился, после того как Мюэллер установил человека, присматривавшего за Хельд.