Предательство Тристана
Шрифт:
Но на следующем этаже им навстречу вышел еще один охранник, остановивший их взмахом руки. У Меткалфа все внутри похолодело.
– Эй, Володя! – весело окликнул охранника Илья. – Какого черта ты здесь торчишь?
Повезло – охранник знал костюмера Светланы.
– Мы ищем хулигана, одетого в докторский халат, – последовал ответ.
– Доктора? Нет, доктора не видали, – бодро ответил Илья. – Но если этот товарищ через тридцать секунд не окажется на сцене, меня вышибут с работы. – Он побежал по ступенькам, а Меткалф заторопился за ним, стараясь ступать как можно легче.
– Эй, минутку! –
Илья обернулся, а Меткалф замер, охваченный страхом.
– Ты обещал достать мне два билета на эту субботу, – сказал охранник. – Где же они?
– Подожди еще немного, – огрызнулся Илья. – Такие дела сразу не делаются. Пойдемте, барон, – добавил он шутливым тоном, обращаясь к Меткалфу. – Время не ждет. – Он побежал вниз, и Меткалф последовал за ним.
Когда они достигли окончания лестницы, Илья направился в сторону; они миновали очередной лабиринт коридоров и в конце концов оказались возле большой стальной двери. Илья отодвинул засов и с усилием отворил створку.
– Проход для животных, – пояснил он.
– Для животных?
– Да, для лошадей, медведей, даже иногда для слонов, когда мы даем «Аиду». Можете поверить, что грязную скотину мы не водим через главный вход на сцену. Не хватало еще, чтобы звери нам все засрали.
Меткалф снял осточертевшую маску. Они рысью бежали по длинному кирпичному туннелю, где действительно резко пахло звериным навозом; бетонный пол был застелен соломой. Коридор закончился в просторном крытом дворе, где стояло несколько грузовиков с фургонами. У каждого на борту красовалась надпись: «Государственный академический Большой театр». Илья подбежал к большим двустворчатым воротам, отпер и распахнул их. Снаружи, на улице, бурлило движение. Затем он, не теряя времени, вскочил в кабину одного из грузовиков. Меткалф подбежал к фургону сзади и открыл дверь. Фургон был заполнен огромными холстами, расписанными маслом – частями декораций, но Меткалф все же смог немного сдвинуть их, забраться внутрь и закрыть за собой дверь.
Мотор натужно провернулся разок, другой, а потом заработал ровно. Илья несколько раз газанул на холостом ходу, и машина тронулась с места.
Меткалф растянулся на ржавой жести, покрывавшей пол; когда машина набрала скорость, дно начало ощутимо вибрировать. Невыносимо пахло не до конца сгоревшим топливом.
Он начал устраиваться, готовясь к долгой поездке по городу. В машине было совсем темно, но образ Ланы, стоявший перед его мысленным взором, казалось, озарял это жалкое помещение золотым сиянием. Он думал о том, как отказалась она от его предложения, как поцеловала его и выбежала из комнаты. О ее героизме, ее порывистости. О ее страстности.
Как же она отвергла его предложение вывезти ее из страны? Да, он был глубоко разочарован, но в то же время понимал ее. Светлана не могла покинуть своего отца, не могла расстаться со своей родной землей. Даже ради своего Стивы. Ее связь со страной была прочнее, и в этом заключалась горькая правда.
Внезапно автомобиль остановился; рокот мотора стих. Прошло, пожалуй, не больше пяти минут с тех пор, как машина отъехала от Большого театра. Что случилось? Может быть, Илью остановил регулировщик? Он не стал бы выключать мотор на светофоре. Меткалф услышал гудок, а потом
Он поднялся и спрятался за двумя высоченными холстами на тот случай, если в машину кто-нибудь заглянет. Так он стоял и ждал.
Внезапно дверь фургона открылась, и внутрь упал луч странного желтого света. Меткалф стоял неподвижно, рассчитывая, что милиционер не проявит особого внимания. Любой регулировщик увидит, что в машине действительно декорации Большого театра, это удовлетворит его любопытство, он закроет дверь, и они спокойно поедут дальше.
Но почему? – спросил себя Меткалф. Почему все-таки нас остановили?
– Да там он, – разобрал он слова.
Это был голос Ильи; Меткалф узнал его.
Сразу несколько голосов откликнулись неразборчивыми репликами, раздался гулкий топот ног по обитому жестью полу фургона. Меткалф затаил дыхание. И снова услышал голос Ильи:
– Да там он, не сомневайтесь.
Но это не может быть Илья! А если это он, то с кем он говорит?
Большой холст, за которым Стивен прятался, отодвинулся в сторону. Двое мужчин осветили Меткалфа фонарями. Двое мужчин в форме. Неужели охранники Большого театра?
Нет. Он почти сразу узнал эту форму, узнал эмблему на эполетах: поднявшаяся на хвосте змея и пронзивший ее меч. Но этого не могло быть!
Вошедшие крепко схватили его и выволокли из фургона. Меткалф понял, что сопротивление было бы бессмысленным: машину окружили солдаты НКВД. Илья покуривал папиросу и разговаривал с несколькими из них; судя по его расслабленной позе, его никто не задерживал. Он находился среди людей, которых хорошо знал, с которыми сотрудничал.
Машина стояла в закрытом со всех сторон дворе. Этот двор Стиву раньше доводилось видеть на нескольких фотографиях. А бывать здесь ему не приходилось.
На его запястьях защелкнули наручники; грубо подталкивая, куда-то повели, и на этом пути его сопровождала группа людей в форме.
– Илья, – позвал Меткалф. – Объясните это недоразумение.
Но Илья уже успел забраться в кабину. Окурок папиросы он бросил на бетонное покрытие двора, затем дружески помахал офицерам, запустил мотор и выехал со двора.
А Меткалфа так же грубо втащили в высокий арочный подъезд в странно знакомой желтой кирпичной стене.
Он оказался в штаб-квартире НКВД.
На Лубянке.
30
Назвать это кошмаром было бы неверно: во всяком кошмаре всегда содержится капля знания того, что это всего лишь сон, что ты можешь проснуться и обязательно проснешься и освободишься от ужаса. А Меткалф точно знал, что это вовсе не кошмар. Это действительность, его действительность, и самым ужасным во всей этой ситуации было то, что из нее нет никакого выхода. За минувший год, работая на организацию Альфреда Коркорана, он неоднократно попадал в довольно серьезные переделки. Он оказывался на грани разоблачения, много раз уходил от преследователей и избегал опасности ареста. В него стреляли, он смотрел прямо в глаза смерти. И еще он видел убитыми многих людей, которые были ему дороги.