Предчувствие: Антология «шестой волны»
Шрифт:
— Тараканы, — зло процедил Матвей.
— Же ву зэм, — сказал Пётр, — кес ке сэ пти мон ами…
— Не кипятись, Пётр, — сказал Матвей. — Потом правду скажешь, когда наше время придёт.
Из окон избушки ударила автоматная очередь. Пули просвистели над головами, срезая веточки и несказанные слова.
— Ложись, родные!
Семеро мужиков повалились на желтизну, раскиданную под их ногами. Гера вышел из дома, сжимая в руках короткий «калаш».
— Вопросы есть? — усмешливо спросил он.
Мужики лежали без
— Да, командир, — робко сказала она.
— Спрашивай, недолюдь, — по-доброму сказал Гера.
— Можно поссать, командир? Я за кустиками…
— Дрочить разрешаю, — сказал Гера. — А поссать — это уже роскошь. Это вам до следующего утра подождать придётся.
— Лютуешь, командир, — обиделась голова.
— Лютую, — согласился он. — А теперь слушайте, что скажу. Вы теперь не простой народ, а заложники. Если не заладится, буду каждый час мочить одного. Начнём, — он показал на Матвея, — с ваших пассионариев.
— Да ты, прихвостень, сам дурак, — сказал Пётр. — Тю э гри кошон, пидор. Нес па?
— Нон, — сказал Гера и усмехнулся: — Же компран, мон фрер а сэт бель виллаж.
Он подошёл и шваркнул свинцом. Петру чуть не оторвало указательный палец, пуля прошла в миллиметре.
— Тре бьен, — довольно заметил Гера. — Бон шанс, мон пти сучий пес.
— Сюр ля пон д’Авиньон, — напел Пётр. — Тутан дансен, тутан рон.
— У тебя плохо с произношением, — сказал Гера. — Ты хоть знаешь, чего сказал?
— Же ву зэм поганый, — ответил Пётр.
— С чего бы? — удивился Гера. — Я ведь сказал, что не голубой. Ты вон лучше его…
Он показал на сопящего в грязи Матвея. Тот, теряя пассионарность, жалобно заскулил:
— Меня всякий обидеть может. А почему? Отходчивый я, как сибирский валенок.
— Цыц, — сказал Гера, ткнув пулей перед носом Матвея. — Слушай мою команду! Значит, буду мочить. А чтобы не тронул, дайте рецепт жужла, росы и чёртова хлебала. И ещё — сухой водки на анализ. Давно, знаете ли, бухла не грыз…
— Это нельзя, — сказал Пётр. — Мы бы дали, да вот нельзя.
— Пуркуа, мон анфан террибль? — сказал Гера. — Шерше ля водка, дакор?
— Шерше ля на хуй, — сказал Пётр. — Ты бы лучше ведунов взял, они бы тебе на троих замутили. А мы ребята негордые. Откуда нам в синей магии шарить? Ты к бате Евстахию загляни, а ещё лучше к бате Изику. Если совсем на стыд наплевать, можешь к бате Ивану.
— Отведёшь к ним? — спросил Гера.
— Это сложно, — ответил Пётр. — Они же от людей прячутся. В лесу живут, с масонами одичавшими. Страшно мне в лес идти, да и не знаю я.
— Вот ты, урод, — спросил Гера, — видал на своём веку синюю обезьяну?
— Про обезьянок мне баба Нина наплела, — сказал Пётр. — Чтоб обезьянку зреть, надо особый суп из топора похлебать, я его заваривать не умею. Зато я дракона видел. Это просто — божьей росы на грудь принял, и порядок…
— Какой договор?
— А мы все с мужиками подписали, — сказал Пётр. — Чё подписали-то? Ну что обычно: Россию, значит, продаю, отрекаюсь от своей нации… признаю, значит, жидовское владычество. А чего не подписать, когда за это на халяву росы нацеживают?
— Ну и какой он из себя, таёжный дракон?
— Красавец, — мечтательно вздохнул Пётр. — Весь зелёный такой, почти перламутровый… Три головы, и каждая, блядь, увенчана. А из пастей пламя натуральное вырывается. Встали мы с Кирюшей, залюбовались… И говорит он, падла, человеческим голосом.
— У вас все человеческим голосом говорят, — сказал Гера. — Кроме людей, правда.
— И говорит он, значит: здорово, мужики. Мы с Кирюшей дрожим, мурашки шнырят, тесаки из рук валятся… И тебе, говорим, Горынушка, от нас пускай поздоровится. Голодный я чего-то, Горынушка говорит. Жареное, говорит, надоело, так ныряйте вон в то озеро, мужики, я вас там варить буду. Мы с Кирюшей, конечно, не растерялись, сняли штаны, окунулись в озеро. Думали — шутит Змеюшка. Хрен-та с два: окунул в воду все три башки, и давай её нагревать. Ну думаем, чепец настаёт. Выскочили мы голые и давай родимого тесаками рубить. Он, наверное, отпора не ожидал, растерялся: мы ему невзначай две башки оттяпали, а третья пощады просит. Нам чего, мы с Кирюшей мужики добрые. Отпустили его, только хвост отчекрыжили, чтоб в городе на доллары поменять.
— Поменяли?
— Не-а, — сказал Пётр. — Сгинул в дороге хвост, забрала его, видать, небесная сила.
— Как забрала-то?
— А вот, извиняй, не помню. Помню только, что шум стоял и в глазах рябило. Очнулись — а нет хвоста. Ну точно, Кирюша говорит, небесная сила спёрла. Люди бы по-честному отобрали, без ерунды. Мы с Кирюшей после той хуйни и начали заговариваться. Говорим чего-то, говорим, а когда в себя придём, вот тебе на: заговорились, блин. Перед людьми, самое главное, совестно. Попортила нас небесная сила, мать её врастопырку…
Лежащие мужики согласно закивали опущенными головами: подтверждаем, мол, не наврал. Гера, поигрывая «калашом», с удовольствием оглядел пейзаж.
— Сейчас, — сказал он Петру, — двинем к тебе домой. Нацедишь мне бутылочку, пойду с драконами пообщаюсь.
— Так ты её внутрь хочешь? — спросил Пётр.
— А как ещё?
— Дело твоё, только сдохнешь ведь, — сказал Пётр. — Тут главное пропорцию соблюсти. Недольёшь — в Нижнем Мире десять лет оттрубишь, у чертей на строгом режиме. Перельёшь — копыта откинешь. А пропорция у каждого мужика своя, ведун её арифметикой вычисляет. Главное ведь что? — свою меру знать. Вот я, допустим, свою меру знаю, мне батя Изик на ухо нашептал. А ты? Перельёшь ведь — и всё, поминай как звали…