Преддверие (Книга 3)
Шрифт:
– Да...
– Юрий плеснул виски в стаканы и потянулся к сифону.
– Вы с содовой?
– Если можно, содовой без виски.
– Я около полугода провел в Лондоне после окончательного провала НЦ и уже полгода нахожусь здесь на легальном положении.
– Теперь мне понятно, почему Ваша дочь - с Вами.
– Это не моя дочь. Тутти - дочь расстрелянного Чекой инженера Баскакова, я же довожусь ей... не знаю, пожалуй - опекуном.
– Дядя Юрий, а где Вы встречались с господином Чернецким?
– Ты его тоже видела уже, вероятно, не помнишь. Думаю, что видела.
– Когда?
–
– Еще когда Сережа только-только поправился?
– Да, после болезни Ржевского. И потом тоже.
– Вы сказали - Ржевского, Юрий Арсениевич?
– Да, Евгений Андреевич. Вам знаком Сергей Ржевский?
– Это мой близкий друг. Не обессудьте, господа, но я, пожалуй, хотел бы немного расспросить вас о нем.
По лицу Некрасова пробежала легкая тень.
– К сожалению, подпоручик, мои сведения о Сергее Ржевском обрываются концом позапрошлого года.
– В то время как мои - его началом. Последний раз я видел Ржевского в конце февраля, в Финляндии... В Коувала.
– В конце марта Ржевский попал в плен здесь же, под Петроградом, по линии наступления Северо-западной. По конец апреля - находился в петроградской Чрезвычайке, из которой НЦ устроил ему побег. Оправившись от болезни, последовавшей после заключения, работал в петроградском отделении НЦ - по декабрь девятнадцатого, то есть до новой, на этот раз - более тяжелой болезни, следствием которой и явилась его отставка. Вероятно, он и сейчас в Париже.
На мгновение Вишневскому, молчаливо наблюдавшему этот разговор, почудилось нечто довольно странное: холодное юное лицо Жени Чернецкого словно бы выступило вдруг из современного его облика, как выступает из рамы картина... Бледность лица не может особенно бросаться в глаза в Санкт-Петербурге, но это лицо не было бледным, оно было белым, и эта неестественно чистая белизна, казалось, дышала холодом, но это был какой-то живой холод, холод, способный именно дышать... "И чаши раскрывшихся лилий Дышали нездешней тоской"... Холод белых цветов... Холод юной живой чистоты белых лепестков... И "нездешняя тоска" - странно мягкие черные глаза древние глаза - нездешняя тоска...
Наваждение исчезло почти мгновенно: в кожаном кресле с бокалом в руке небрежно - нога на ногу, откинувшись на спинку, сидел двадцатилетний завсегдатай Дома искусств в зауженных брюках и темно-сером кашне. И черты лица были самыми обыкновенными, довольно правильными. И это лицо не отразило никакого отношения к услышанному от Некрасова.
– Благодарю Вас, Юрий Арсениевич. А теперь о деле, господа. До чего же, .однако, досадно, что телефонная связь не действует: приходится за день пробегать лишних верст десять... Вы пойдете через границу в первых числах, не так ли, г-н поручик?
– Да, очевидно, на первое.
– Под самое сатанинское число? Браво... Таким образом, не далее чем завтра Вам, Вадим Дмитриевич, необходимо посетить профессора Тихвинского для получения у него инструкций и доклада. А Николай Степанович настоятельно рекомендовал сделать это сегодня.
– Кстати, предупредишь Михаила Михайловича быть поосторожнее, - хмуро произнес Шелтон.
– Его прежние отношения с Лениным, кажется, опять говорят о себе... И вообще у меня такое чувство, что слежка усиливается. Кстати! он круто развернулся к окну, - полюбуйся,
Женя сбоку, со шторы, подошел к окну: на противоположной стороне улицы, слишком явно глядя на окна Шелтоновской квартиры, на тротуаре стоял...
– Над письменным столом... кажется это у Вас - бинокль?
...Лицо стоящего на тротуаре молодого человека приблизилось. Глупость, конечно же, глупость... Хотя действительно чем-то необыкновенно похож на Ржевского. Но спутать можно только издали: Сереже сейчас двадцать один, этому - около шестнадцати. И еще помимо различий в чертах лица (различия незначительны, так как сам тип лица - один) у него нет Сережиной беспечной легкости - выражение жестче, целенаправленней... И сами черты как-то жестче, говорят о большой внутренней собранности. А вот волосы - удивительно похожи: темно-русая грива, небрежный косой пробор, открывающий высокий правильный лоб... Удивительно приятное лицо, впрочем, это ничего не значит. Неизвестно, в какую сторону мотнуло бешено вращающееся колесо идей в сознании этого милого мальчика. Наблюдает он крайне неумело, но все же - наблюдает, и это само по себе подозрительно.
– Да, надо быть поосторожнее, - произнес Женя, с неохотой опуская бинокль.
– Не смею более злоупотреблять Вашим предотъездным временем, Вадим Дмитриевич. Прощайте, Юрий Арсениевич, рад снова Вас встретить.
– Может быть, Вам лучше выйти черным ходом?
– Нет, ничего. С одного раза он меня не запомнил.
..."А я отчего-то не хотел бы снова встретить Сережу Ржевского, подумал Вадим, слыша, как горничная затворяет в прихожей дверь за Чернецким.
– Глупо, впрочем, там, где появляется Чернецкой, всегда сбиваешься на подобные мысли - во всяком случае, со мной это так... Отчего-то у меня есть ощущение, что... да нет, даже словами не могу выразить этого ощущения. Просто - не хотел бы".
– Стало быть, я отправляюсь сейчас к Тихвинскому. И по сути, Юрий, у тебя остается только сегодняшний вечер на то, чтобы решить с этим делом.
– Я уже решил и... решился, Вадим.
– Мне думается, что так будет лучше.
4
– А куда ушел Вадим?
– К Тихвинскому.
– Это который бомбы делал?
– Тутти подчеркнула что-то в тетради красным карандашом.
– Не "это который", а "это тот, который"... Да, тот. Но он уже давным-давно против большевиков.
"Все-таки это нездоровое школьное окружение делает свое дело, видно даже из мелочей. Она бы подняла бурю негодования, скажи я, что она набирается всякой дряни от соклассников: а ведь невольно набирается. А все же правильно ли я поступаю? Если бы возможно было знать наверное..."
– На первое Вадим пойдет через границу.
– Я знаю.
– Я не за тем только начал этот разговор, чтобы вторично тебе это сообщить. Выслушай меня очень внимательно, Таня. Сегодня я был в посольстве и выяснил там, что мистер Грэй едет на днях в Лондон по делам своей фирмы. Вадим же, перед Парижем, также будет в Лондоне. Таким образом, обстоятельства складываются весьма благоприятно для того, чтобы я смог благополучно переслать тебя в Париж.